11.

Кругом меня цвел божий сад;
Растений радужный наряд
Хранил следы небесных слез,
И кудри виноградных лоз
Вились, красуясь меж дерев
Прозрачной зеленью листов;
И грозды полные на них,
Серег подобье дорогих,
Висели пышно, и порой
К ним птиц летал пугливый рой
И снова я к земле припал
И снова вслушиваться стал
К волшебным, странным голосам;
Они шептались по кустам,
Как будто речь свою вели
О тайнах неба и земли;
И все природы голоса
Сливались тут; не раздался
В торжественный хваленья час
Лишь человека гордый глас.
Всуе, что я чувствовал тогда,
Те думы - им уж нет следа;
Но я б желал их рассказать,
Чтоб жить, хоть мысленно, опять.
В то утро был небесный свод
Так чист, что ангела полет
Прилежный взор следить бы мог;
Он так прозрачно был глубок,
Так полон ровной синевой!
Я в нем глазами и душой
Тонул, пока полдневный зной
Мои мечты не разогнал.
И жаждой я томиться стал.

12.

Тогда к потоку с высоты,
Держась за гибкие кусты,
С плиты на плиту я, как мог,
Спускаться начал. Из-под ног
Сорвавшись, камень иногда
Катился вниз - за ним бразда
Дымилась, прах вился столбом;
Гудя и прыгая, потом
Он поглощаем был волной;
И я висел над глубиной,
Но юность вольная сильна,
И смерть казалась не страшна!
Лишь только я с крутых высот
Спустился, свежесть горных вод
Повеяла навстречу мне,
И жадно я припал к волне.
Вдруг - голос - легкий шум шагов...
Мгновенно скрывшись меж кустов,
Невольным трепетом объят,
Я поднял боязливый взгляд
И жадно вслушиваться стал:
И ближе, ближе все звучал
Грузинки голос молодой,
Так безыскусственно живой,
Так сладко вольный, будто он
Лишь звуки дружеских имен
Произносить был приучен.
Простая песня то была,
Но в мысль она мне залегла,
И мне, лишь сумрак настает,
Незримый дух ее поет.

13.

Держа кувшин над головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней,
Смеясь неловкости своей.
И беден был ее наряд;
И шла она легко, назад
Изгибы длинные чадры
Откинув. Летние жары
Покрыли тенью золотой
Лицо и грудь ее; и зной
Дышал от уст ее и щек.
И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились. Помню только я
Кувшина звон, - когда струя
Вливалась медленно в него,
И шорох... больше ничего.
Когда же я очнулся вновь
И отлила от сердца кровь,
Она была уж далеко;
И шла, хоть тише, - но легко,
Стройна под ношею своей,
Как тополь, царь ее полей!
Недалеко, в прохладной мгле,
Казалось, приросли к скале
Две сакли дружною четой;
Над плоской кровлею одной
Дымок струился голубой.
Я вижу будто бы теперь,
Как отперлась тихонько дверь...
И затворилася опять! ..
Тебе, я знаю, не понять
Мою тоску, мою печаль;
И если б мог, - мне было б жаль:
Воспоминанья тех минут
Во мне, со мной пускай умрут.

14.

Трудами ночи изнурен,
Я лег в тени. Отрадный сон
Сомкнул глаза невольно мне...
И снова видел я во сне
Грузинки образ молодой.
И странной сладкою тоской
Опять моя заныла грудь.
Я долго силился вздохнуть -
И пробудился. Уж луна
Вверху сияла, и одна
Лишь тучка кралася за ней,
Как за добычею своей,
Объятья жадные раскрыв.
Мир темен был и молчалив;
Лишь серебристой бахромой
Вершины цепи снеговой
Вдали сверкали предо мной
Да в берега плескал поток.
В знакомой сакле огонек
То трепетал, то снова гас:
На небесах в полночный час
Так гаснет яркая звезда!
Хотелось мне... но я туда
Взойти не смел. Я цель одну -
Пройти в родимую страну -
Имел в душе и превозмог
Страданье голода, как мог.
И вот дорогою прямой
Пустился, робкий и немой.
Но скоро в глубине лесной
Из виду горы потерял
И тут с пути сбиваться стал.

15.

Напрасно в бешенстве порой
Я рвал отчаянной рукой
Терновник, спутанный плющом:
Все лес был, вечный лес кругом,
Страшней и гуще каждый час;
И миллионом черных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветви каждого куста.
Моя кружилась голова;
Я стал влезать на дерева;
Но даже на краю небес
Все тот же был зубчатый лес.
Тогда на землю я упал;
И в исступлении рыдал,
И грыз сырую грудь земли,
И слезы, слезы потекли
В нее горючею росой...
Но, верь мне, помощи людской
Я не желал... Я был чужой
Для них навек, как зверь степной;
И если б хоть минутный крик
Мне изменил - клянусь, старик,
Я б вырвал слабый мой язык.

11.

"Chirkaue floris di-gharden'.
En vesto luksa de festen'
postsignojn de chiela plor'
konservis ghi sur chiu flor';
vinberaj vergoj volvis sin,
per foliverd' ravante min;
grapoloj plenaj pendis jen
en orelring'-simila chen',
kaj de timemaj birdoj ar'
al ili flugis pro nektar'.
Denove premis min al ter'
mi, kaj auskultis kun tener'
susurojn, trilojn de lokust'
kaj vochojn sorchajn en arbust',
kiuj parolis pri mister'
de la chielo kaj de l' ter'.
Kaj vochoj tie de l' natur'
kunfluis chiuj, sola nur
la vocho homa kun fier'
ne sonis tiam en eter'.
De la tiama pensa flu'
ne restis ech postsigno plu,
sed mi rakontas, ke en mens'
almenau vivu tiu pens'.
Kaj tiel puris firmament',
ke de anghelo kun atent'
la flugon kaptus la rigard'
en la profunda blua ard'.
Tiel egala estis ghi!
En diafano tiu chi
mi plene dronis per anim',
ghis sunvarmeg' meztaga min
de l' rev' ne pelis, kaj soif'
min ne retiris al la viv'.

12.

"Al la torento mi de l' alt'
descendis tiam, jen kun salt',
jen kaptis vergojn mi per man',
jen shtonon pushis la kalkan';
malsupren rulis sin la shton',
kaj polvo kirlis en kolon';
kaj jen saltante tuj en ond'
ghi malaperis dum renkont';
mi ankau pendis super bord',
sed estas en la juno fort',
kaj ne timigis min la mort'.
Apenau mi de l' alta krut'
malsuprenighis post minut',
ekblovis akva fresh' al mi,
kaj mi mallevis min al ghi.
Subite voch', facila pash'...
Mi tuj retenis min al kash',
kaj en nevola tima trem'
mi ghin auskultis kun la pen'.
Kaj jam proksime sorchis min
la voch' de juna kartvelin',
je dolcho plena kaj liber',
kaj tiel viva kun senper',
ke shajnis, por amika nom'
naskighis nure ghia son'.
Ja tio estis simpla kant',
sed en la penson de l' vagant'
enfalis ghi, kaj en malhel'
al mi, kiam ekbrilas stel'
kantadas chiam ghin angel'.

13.

"Kaj jen kun krucho sur la kap'
la kartvelin' kun pashofrap'
al bordo venis tuj lau pad',
glitetis jen sur shtona glat'
kaj sin priridis kun modest'.
Malricha estis shia vest';
facile iris shi, per gest'
senzorga dorsen kun trankvil'
vualon demetinte. Bril'
de l' suno ombris sur la brust'
kaj sur vizagho, kaj de l' bust',
de l' busho kaj de shia vang'
varmeg' radiis de la sang'.
Profundis tiel la malhel'
de la okuloj, kaj fabel'
de l' am' plenigis chion, ke
shi pensojn ardajn miajn tre
konfuzis. Kaj memoras nur
la kruchsonoron mi, dum pur'
de l' akvo fluis kun susur'...
Kaj chio. Kiam de la kor'
forfluis sango, kaj memor'
revenis, shi jam iris for;
malpli rapide kun facil',
kaj sveltis en la taga bril'
shi kiel poplo, stepa car'! -
Proksime do, en ombro par'
da kabanetoj al la rok'
alkreskis, kaj de unu flok'
blueta levis sin de fum'.
Kaj kvazau vidas mi ech nun,
kiel sen bru' fermighis pord'...
Malplena restis shtona bord'!..
Mi scias, ne komprenos vi
sopiron, triston tiujn chi,
kaj bone! Kaj de tiu hor'
en mi kunmortu rememor'.

14.

"Kaj laca pro la nokta pen'
en ombro mi kushighis jen,
Kaj tuj ekdormis. Kaj la bild'
de l' kartvelino kun la mild'
vizitis en la songho min.
Kun stranga dolcho mia sin'
sopiris, longe mi kun pen'
enspiri volis kun la plen',
kaj jen vekighis. Jam la lun'
desupre brilis, sola nun -
postkuris shtele ghin nubet',
kiele besto en impet'
post kaptotajho kun brakum'
malferma kuras en mallum'.
Malhela, muta estis mond',
nur kiel arghenteca ond'
briladis sur la horizont'
neghozaj pintoj, kaj torent'
al bordoj plaudis en silent'.
En la kabano en malhel'
flagradis kiel fora stel'
lumeto. Volis mi... sed ve,
eniri ne kuraghis, ne.
Nur unu celon havis mi,
la vojon trovi al patri',
kaj kiel povis, sen kompat'
mi superfortis de malsat'
alvokon, kaj lau rekta voj',
en vivo je unua foj',
ekiris, sed en la arbar'
perdighis de la montoj klar',
de l' voj' delogis min erar'.

15.

"Kun furiozo en malhel'
arbuston vane de prunel'.
plektitan dense de heder',
mi shiris tiam pro koler.
Arbar' eterna chiam pli
timiga ighis, densis ghi;
Kaj da okuloj milion'
el post arbust' rigardis, shton'.
Sur arbon mi kun kapturnigh'
surgrimpis, sed, ho malfelich',
char estis che la horizont'
arbar' dentoza, sed ne mont'.
Kaj tiam en la chi mizer'
mi ploris, ploris pro sufer',
kaj mordis bruston de la ter'
malsekan, larmo post la larm'
ekfluis kun bruliga varm'...
Sed kredu, helpon mi de hom'
Ne prenus ech en chi bezon'...
Eterne fremdis la pari'
por ili, kaj minuta kri'
se min perfidus, langon chi
elshirus sammomente mi.