Перед путешествием на Север

    Пока Ерошенко жил на Востоке, в России произошли большие перемены. Он приехал в новую, по сути, еще неизвестную ему страну. Мечтатель, поэт, - он представлял, что социализм расцветет в одну ночь (как цветок Справедливости из его сказки). Столкнувшись с суровой революционной действительностью, он растерялся, так как не сразу смог найти свое место в этой новой жизни.
    Друзья в далекой Японии тревожились о нем. Так, в 1930 году Хираока Нобуру писал: "По слухам, Эро-сан принял участие в строительстве нового общества. У меня это вызывает сомнение: Эро-сан слепой, к тому же сентиментальный фантазер. Во всем ощущается его личность искалеченного ребенка... Я смотрю на судьбу Ерошенко сквозь призму его книги "Стон одинокой души"". По мнению Хираока, Ерошенко - это большой наивный ребенок, который должен жить в собственном мире.
    Однако на деле Ерошенко всегда тянулся к людям. Сочиняя свои сказки, он как бы строил дорогу из тьмы в царство солнца. Все свои творения слепой писатель создавал во имя мечты, нередко неясной, но всегда зовущей к лучшей жизни. И он не жаловался, если рушились построенные им воздушные замки и приходилось больно ударяться о землю, а вновь возводил радужный мост между мечтой и жизнью. Его судьба сложилась парадоксально. Русский человек, он пробовал сочинять на родном языке, но почему-то именно по-русски писалось трудно, возникали какие-то экзотические образы, которые не удавалось выразить. А может, он был просто слишком строг к себе?..
    Некоторые из своих сказок Ерошенко перевел на русский язык, показал молодому слепому писателю В. Рязанцеву. Тот привел Ерошенко на знаменитые "никитинские субботники". У Евдоксии Федоровны Никитиной был не только салон, где собирались известные писатели, актеры, художники, но и своего рода музей; в нем хранились рукописи, картины, скульптуры. Хозяйка позволила Ерошенко потрогать экспонаты.
    "Он мне сказал тогда: "Спасибо, вот я и увидел ваш музей", - рассказывала автору Евдоксия Федоровна Никитина в 1970 году. - После этого он часто бывал у нас. Особенно нравились ему выступления актеров. Однажды разгорелся спор между А. Я. Таировым и В. Э. Мейерхольдом о спектакле "Горе уму" в постановке Мейерхольда. Ерошенко был на стороне Таирова, ему не нравилось, когда на сцене появлялись герои в красных, зеленых и синих париках" (4). "Слепец, - вспоминал В. Першин, - вступал в спор сидя, но постепенно распаляясь, вставал и, заканчивая речь, пританцовывал, обрушивая на противника яростные доводы. У Мейерхольда как-то вырвалось: "Господи, да что может увидеть слепой?". Ерошенко нагнул голову и серьезно ответил: "А он может заметить то, что видно не всякому зрячему"".
    Иногда Ерошенко читал свои сказки. "После одного такого чтения; - говорила Никитина, - мы приняли его в наше литературное объединение. Его рекомендовали В. Рязанцев, Ф. Шоев и я. Одна его сказка, кажется, называлась "Грушевое дерево"".
    Сейчас, читая эту сказку в переводе, с трудом представляешь себе, что она была написана по-японски. В ней рассказывается о том, как к трем братьям, не имевшим ничего, кроме грушевого дерева, явился странник, которого каждый из братьев накормил плодами своего дерева. В благодарность волшебник подарил одному из братьев винный завод, другому бесчисленные стада коров, а третьему красивую добрую жену (ничего другого тот брать не хотел). Богатство испортило двух старших братьев, и когда к ним снова пришел странник, они отказались его накормить. Приют и кров волшебник нашел в доме бедняков - младшего брата и его доброй жены. Старик одарил добрых людей, превратив их лачугу во дворец, а старших братьев наказал за жадность, оставив им лишь грушевое дерево.
    "Грушевое дерево" имеет подзаголовок - "сербская сказка". Пожалуй, впервые слепой сказочник обратился к фольклору славянского, а не восточного народа. Но пересказал он сказку по-японски. Содержание здесь как бы спорит с формой: славянские персонажи выступают в японских одеждах. Автор, как ни странно, остается в плену поэтических образов Востока даже в славянской сказке.
    Возникает вопрос: русский или японский писатель Василий Ерошенко? Такасуги Итиро писал, например:
    "Ерошенко числится в ряду японских писателей. В Японии вышли три его книги... продиктованные им по-японски Акита Удзяку и еще двум литераторам. Он был признан как поэт и принят в японском литературном мире. Ему уделено место в "Энциклопедии современной японской литературы" издательства Синдайся".
    К этому можно добавить, что сказки Ерошенко вошли в многотомник "Библиотека японской детской литературы", выпущенный издательством Каведа Сёбо в 1953 году, и в сборник рассказов, опубликованный в том же году университетом Синдзуоки. Его произведения, по мнению Хираока и некоторых других литературоведов, имеют неоспоримое значение для японской пролетарской литературы. Хираока подчеркивает и значение Ерошенко как "создателя классических произведений на языке эсперанто".
    Так значит ли это, что соотечественники Ерошенко тоже должны считать его японским писателем (5)? Однако нельзя забывать и о том, что Ерошенко приехал в Японию сложившимся двадцатичетырехлетним человеком. В своих произведениях он изображал Восток с позиций русского человека, оказавшегося за рубежом. Отсюда и тема родины, звучащая во многих его сказках. К тому же он создавал свои произведения не только по-японски, а также на эсперанто и по-русски. Не случайно Лу Синь называл его: "слепой русский поэт Ерошенко" и не раз говорил друзьям о его широкой, как степь, русской душе.
    И все же судьба Ерошенко-писателя сложилась парадоксально - русский человек, творивший на чужих языках, которые стали для него родными... Академик Н. И. Конрад в одной из бесед заметил, что все написанное Ерошенко по-русски кажется переведенным с восточных языков. Отмечая, что он ближе любого другого русского писателя по своему стилю к восточной прозе, ученый говорил, что именно поэтому манера письма Ерошенко может показаться его соотечественникам упрощенной, сентиментальной и даже менторской. Этим Н. И. Конрад объяснял тот факт, что слепой писатель не стал у себя на родине столь же популярным, как в Японии или в Китае (6).

    Итак, пути в русскую литературу Ерошенко пока не нашел. Он должен был снова, уже в который раз, искать новую дорогу в жизни. А это было непросто: ведь ему исполнилось тридцать семь лет. И снова судьба оказалась милостивой к нему: в 1927 году в Москву приехал Акита Удзяку, - об этом Ерошенко мог только мечтать.
    Поезд еще только подходил к Ярославскому вокзалу, а Акита уже заметил на платформе высокую фигуру своего друга. "Эро-сан!" - крикнул он. Ерошенко вздрогнул. Через минуту он оказался в объятьях друга.
    - Здравствуй, малыш! Все-таки приехал. Не сон ли - это? Не могу в это поверить!
    - Это я, Эро-сан, я!
    Вокзал был украшен красными флагами. На платформе играл оркестр. Сотни людей встречали делегации, приехавшие на празднование десятилетия Великого Октября. У Акита перехватило дыхание: наконец он среди своих.
    - Ты помнишь, ты, конечно, помнишь? - повторял он.
    Ерошенко кивнул: да, он хорошо помнил ту демонстрацию в Японии 1 мая 1921 года, когда они шли в колонне под красным знаменем, пробиваясь сквозь оцепления полиции. Здесь все было иначе, ибо люди, несущие знамена, были веселы и свободны.
    На следующий день Акита и Ерошенко встретились на гостевых трибунах Красной площади (7). Сдерживая волнение, японец описывал другу все, что видел вокруг себя, - парад, демонстрацию, ликование сотен тысяч людей.
    - А знаешь, почему я взял такой странный псевдоним - "Удзяку" (8)? - спросил Акита, когда они возвращались с Красной площади. - Однажды после дождя я увидел воробышка. И он показался мне символом незаслуженно обиженного слабого существа. У Льва Толстого есть великая мысль, что если злые люди объединяются, то добрые должны сделать то же самое, и они будут непобедимы, так как добрых - больше. Вот я и занимаюсь тем, что помогаю им объединиться. Конечно, делаю я немного, да и сил у меня не больше, чем у "удзяку" - воробышка.
    - А ты не скромничаешь, милый Акита-сан? Ерошенко приготовил Акита сюрприз: в руках он держал последний номер "Информационного бюллетеня ВОКС" (9); на обложке журнала портрет японского писателя, а в журнале - статья о его приезде в СССР. Увидев журнал, Акита покраснел, смутился, он не мог даже представить себе, что его скромную работу так высоко оценили. В статье с похвалой говорилось о созданном Акита Японо-советском литературно-художественном обществе, объединившем писателей - друзей СССР, о его последней пьесе "Два солнца", защищавшей принципы революции. "В лице Акита Удзяку, - писал журнал, - трудящиеся Советского Союза имеют одного из самых чистых, самых искренних и самых преданных друзей".
    - Спасибо, - сказал Акита. - Мои предки были айны - смелые и настойчивые люди. Я тоже, если что-то задумаю, никогда не отступаю. Идея о дружбе наших двух народов появилась у меня не вчера. - Ерошенко кивнул, он помнил повесть Акита "Первая заря" и его пьесу "Похороненная весна", написанные еще до революции о России; в них звучал призыв к дружбе между русскими и японцами. - А сейчас я хочу написать книгу о новой России, - продолжал Акита, - и ты, Эро-сан, Должен поближе познакомить меня со своей страной. Как это говорят русские, "долг платежом красен".
    - О, да ты уже, можно сказать, хорошо знаешь наш язык.
    - Немного, совсем немного... - засмущался Акита. В конце года они отправились в поездку по стране. " Ленинграде, Нижнем Новгороде, Минске и Казани Акита рассказывал о Японии, Ерошенко переводил. Акита много писал о нашей стране, показывая наброски своему русскому другу. В 1929 году в Японии вышел сборник очерков Акита "Молодая Советская Россия", в которых он (одним из первых среди японских писателей и журналистов) рассказал о строительстве социализма в СССР.
    Ерошенко же во время этих поездок ничего не писал. Акита, привыкшему, что его друг в Японии то и дело что-то записывал, это показалось странным.
    - Ты что же, больше не сочиняешь сказок? - спросил он.
    - Чтобы писать, я должен попасть в новый, необычный для меня мир - такой, каким была для меня, например, Япония, - ответил Ерошенко.
    - И что же ты надумал?
    - Я бы хотел поехать на Север, но пока не знаю - куда именно.
    Распрощались они летом 1928 года. И, как оказалось, - навсегда. Ерошенко не знал, где Акита, в тюрьме или на свободе - ведь друг его был профессиональным революционером; в 1946 году Акита стал членом Коммунистической партии Японии.

(4) Об этом писал также В. Першин.
(5) Два советских востоковеда замечают: "Ерошенко сегодня объективно скорее писатель японский и китайский, нежели русский... видимо, жизнь Ерошенко делится на несколько весьма различных этапов, из которых этап японский - это этап писательский" (И. Всеволодов, А. Никифоров. Настоящая радуга. М., 1973, с. 125). Но эти строки написаны до того, как стали известны новые произведения Ерошенко, созданные на родине.
(6) Сведения И. Всеволодова и А. Никифорова почерпнуты из бесед с академиком Н. И. Конрадом, который был хорошо знаком с творчеством В. Ерошенко.
(7) Об этом событии Акита писал: "Тридцать лет я уже знаю Россию по литературе и десять лет как неустанно думаю о Москве. Но разве я когда-нибудь предполагал, что буду в Красной столице накануне великого юбилея советской власти? Не хочу говорить напыщенно, но новая Москва - Москва всего человечества". (8) Удзяку - букв. "мокрый воробей".
(9) ВОКС - Всесоюзное общество культурных связей с зарубежными странами.

<< >>