Г л а в а VI
КИТАЙ (1921 - 1923):
Полгода скитаний
Когда Ерошенко кончил читать
в украинском клубе в Харбине "Страну
Радуги", ему задали только один
вопрос: собирается ли он в
Советскую Россию.
- Да я готов туда всей душой, -
простодушно ответил Василий. -
Собственно для этого я и приехал в
Харбин.
Зал в ответ неодобрительно
промолчал. Здесь собрались в
основном украинцы-самостийники,
враги советской власти,
выброшенные Красной Армией за
пределы страны. Они тоже хотели
вернуться "домой", но не в ту
страну, о которой мечтал Ерошенко, а
в царскую Россию, на гетмановскую
Украину.
Василий ушел из клуба один. На
душе у него было тяжело. В Харбине,
среди соотечественников, он почув-ствовал
себя более одиноким, чем, например,
в Токио или Киото. Вокруг него
подчас звучала русская и
украинская речь, но для Ерошенко
это был чужой город: по главной
улице Харбина ходили, позвякивая
наградами, царские генералы, тут и
там слышались команды - казалось,
город населяли одни военные.
Советский писатель Сергей
Третьяков, посетивший эти края в
начале 20-х годов, метко назвал
Харбин "Белогвардейском" (1).
Но и в этом белом Харбине был
красный остров: на заводской
окраине под защитой рабочих
действовал Совет профсоюзов,
выходила газета "Трибуна". К ее
редактору, старому большевику Н. Н.
Матвееву-Бодрому, Ерошенко пришел
за помощью. Николай Николаевич знал
уже обо всех злоключениях русского
слепого писателя и приветливо его
встретил:
- Очень рад, садитесь. Но почему
вы пришли именно ко мне? - Матвеев-Бодрый
лукаво подмигнул двум
сопровождавшим Ерошенко японцам в
студенческих куртках, словно
вопрос этот относился и к ним.
- А к кому же еще? - простодушно
улыбнулся Василий. - Вы, большевики,
здесь сила.
- Вот то-то и оно, - подтвердил
Николай Николаевич, обращаясь к
японцам. - Есть вещи, которые видны
даже слепому, а некоторые зрячие их
видеть отказываются. А вам, дорогой
Ерошенко, я всячески постараюсь
помочь, хотя, увы, пока еще не все в
наших силах. Вы ведь знаете, какое
здесь положение?
Ерошенко знал. Между Японией и
РСФСР находился "красный буфер"
- Дальневосточная республика. И
хотя во главе ее стояли большевики,
они по тактическим соображениям
своих связей с Москвой не
афишировали. Вот почему, выполняя
просьбу Ерошенко, Матвеев-Бодрый
обратился к руководителю Русско-Азиатского
банка Остроумову: Восточно-Китайская
железная дорога, которая вела из
Китая в Советскую Россию,
находилась в ведении этого банка.
Но "добродушнейший"
Остроумов, который в зависимости от
обстановки, расточал улыбки то
белым, то красным, не спешил с
выдачей разрешения на проезд
Ерошенко. А тем временем военное
положение ДВР ухудшилось -
белогвардейцы перешли в
наступление и вскоре захватили
Хабаровск. Начали арестовывать
рабочих.
В этих условиях человеку,
которого изгнали из Японии "как
большевика", опасно было
оставаться в Харбине. И в октябре 1921
года, списавшись с редактором и
переводчиком Ху Юй-чжи (2),
Ерошенко уехал в Шанхай.
Целых две недели добирался
Ерошенко до Шанхая. Это было
тяжелое путешествие. Денег не
хватало. Китайского языка он не
знал. Вокруг него говорили и
сновали какие-то люди, но на всем
пути к нему никто даже не подошел.
В Шанхае его никто не встретил (3). в отчаянии он сел на
ступени Северного вокзала, не зная,
куда идти дальше. Заметив это,
полицейский довел слепого до
сеттельмента - европейского
квартала, где Ерошенко устроился на
ночлег в дешевом пансионе. Через
несколько дней здесь его нашли
Каваками и еще один японец, врач,
приютивший русского у себя. И хотя в
первое время Ерошенко старался
оставаться в тени, он сразу же
оказался в центре событий.
В эти годы в Китае ширилось
национально-освободительное
движение, и приезд человека,
изгнанного из Японии за
революционные убеждения, вызвал
горячий интерес. Ерошенко, по
замечанию Каваками, стал символом
антияпонских настроений в Шанхае.
Газета тогда еще революционного
гоминьдана "Миньго жибао"
посвятила Ерошенко целый номер.
Знакомя китайскую
общественность с Ерошенко, Ху Юй-чжи
на страницах этой газеты писал: "Слепой
поэт является нашим искренним
другом, любящим нас, относящимся с
большой симпатией к нашему народу.
Как гуманист, он мечтает о
свободном мире, плюет в лицо
империалистической,
милитаристской культуре, плачет
над несправедливой судьбой
униженного, презираемого народа,
скорбит и негодует. Одни называют
его мечтателем, другие анархистом,
третьи боятся, считая "опасным
человеком". Однако все они
ошибаются: он гуманист и только
гуманист".
Впервые после высылки из Японии
Ерошенко снова оказался среди
друзей. У него опять появилась
служба - Ерошенко стал преподавать
эсперанто в Институте языков мира.
И, если судить по воспоминаниям
Каваками, он снова воспрянул духом,
шутил, смеялся... Но в душе скитальца
словно что-то надломилось: высылка
из Японии, которую он так любил,
неудачные попытки попасть домой, на
родину - все это, конечно, не прошло
для Ерошенко бесследно.
Об этом времени он писал: "Была
осень, становилось холодно. Это
была первая осень, которую я должен
был его провести в Шанхае.
Воспоминания о весне в Японии, о
дорогих друзьях, о благородных
помыслах делали эту осень еще
тоскливее, еще холоднее.
По счастью, я встретил здесь
двух друзей, которых знал еще в
Японии. Они приехали незадолго до
меня и также испытывали
одиночество. Почти всюду мы были
вместе. Китай являлся для нас
загадкой, решать которую у нас не
было ни настроения, ни сил. Я думал о
Европе, мои друзья мечтали об
островах Южных морей или о Тибете;
мы чувствовали, что наш корабль
окончательно разбился, а мы
выброшены на пустынный остров,
именуемый "Шанхай". Мы не
надеялись уже построить другой
корабль и не смели думать о Китае
как о .своей новой родине.
Безнадежно смотрели мы на людское
море, безучастно стояли на ревущем
пустынном острове. Как часто,
проходя огромным рынком, где тысячи
людей продавали и покупали,
обманывали и становились жертвами
обмана, слушая рев тысячеголосой
толпы, мы, с улыбкой на губах, с
невыносимой болью в сердце,
говорили: "Вот поистине
непроходимый лес". Как часто,
бродя по "Новому миру" (4),
мы повторяли: "Почему люди ищут
одиночества в горах? - Пусть они
придут в 'Новый мир' - и они
почувствуют себя более одинокими,
чем где-нибудь в Гималаях".
Однажды мы бесцельно бродили по
этому городу и вдруг остановились
около могучего дерева: оно уже
совсем оголилось, и лишь один
увядший листок виднелся на нем - и
вид этого одинокого листа на
огромном дереве произвел на нас
невыразимое впечатление; мы стояли
молча, неподвижно, а в наших полных
непрестанной боли сердцах звучали
тысячи вопросов: "Разве каждый из
нас не похож на этот листок? Разве
мы не увядшие листья на огромном
дереве жизни?" О, как мы ему
сочувствовали, потому что сами
нуждались в сочувствии. А он,
казалось, говорил нам: "Я сделал
все, чтобы продлить свою жизнь на
этом дереве; чтоб сохранить жизнь, я
не любил никого, кроме самого себя.
Целью моей жизни было не упасть с
ветки, и вот я теперь один,
печальный и жалкий, и вяну от мысли,
что не сделал ничего полезного,
никого не любил, думал только о
самом себе..." Мы стояли недвижно,
молчали. Листок упал мне на шляпу, я
взял его с собой.
В холодные ночи, в осенние ночи,
в бессонные, одинокие ночи, когда,
спрятав лицо в подушку, я старался
удержаться от рыданий, от жалобных
вздохов о потерпевшем крушение
корабле счастья, увядший листок
возникал передо мной и начинал
рассказывать свои истории, и,
слушая его, я понемногу забывал о
корабле счастья, который своими
руками привел к гибели.
И теперь я уже не сожалею о
своем корабле, не плачу о нем; и если
бы дело обернулось так, что все
прошлое оказалось бы только сном,
если бы, проснувшись, я увидел, что
корабль цел, руль в моих руках и я
могу направить судно по своей воле,
я не изменил бы направления ни на
йоту, не повернул бы руля, я снова
пошел бы морем, в котором уже погиб
мой корабль".
(1) Белогвардейцы при
поддержке японской военщины
фактически оккупировали этот город.
(2) Ху Юй-чжи - китайский писатель,
переводчик произведений русской и
советской литературы. Был
редактором сборника произведений
Василия Ерошенко "Стон одинокой
души" (Шанхай, 1923).
(3) Живший тогда в Шанхае японский
эсперантист Каваками писал, что он
был извещен о приезде Ерошенко, но
встретить его не смог. "За
Ерошенко, - отмечал Каваками, - всюду
велась полицейская слежка, по его
пятам шли детективы из японского
консульства, ведь Ерошенко и в
Китае считался опасной личностью".
(4) "Новый мир" ("Синь шицзе")
- самое большое увеселительное
заведение в Шанхае; в нем
помещались театр, ресторан, залы
для игр и т. п.