В преддверии новой России

    Поезд, в котором ехал Ерошенко, приближался к фронту. Миновали Никольск. Еще через два часа - конечная станция Евгеньевка. Дальше пути не было. Здесь проходили передовые позиции армии Каппеля. На западе за ними начиналась нейтральная полоса, где орудовали банды, нападавшие и на белых и на красных.
    Доброжелатели советовали Ерошенко дальше не ехать. Но он узнал, что от Евгеньевки до станции Уссури перегоняют порожняк. И вот вместе с Тосей и двумя ребятишками-школьниками Ерошенко укрылся в вагоне за мешками со щебнем, служившими защитой на случай обстрела. Несколько часов опасного пути... и вот они уже на станции, занятой красными.
    "Здесь, - вспоминал Ерошенко, - несла свои воды неугомонная Уссури, ставшая границей двух миров: старого, привычного, понятного всем, и нового, неведомого мира красных знамен, озаренного отблесками пожаров. Эти два мира соединял полуразрушенный мост через реку. Когда мы прибыли сюда, красноармейцы как раз собирались взорвать остатки этого моста и вели последние приготовления... Мне, конечно, хотелось уехать отсюда раньше, чем начнутся бои, но на территорию, занятую красными..." (2).
    Но поезда уже не шли. Обе стороны готовились к бою. Прошел слух, что армия Семенова подходит к Уссури.
    На станции скопилось много народу, все просили разрешения проехать через реку, но комиссар, усталый парень лет восемнадцати, ничего и слышать не хотел: у него был приказ взорвать мост и занять позиции по ту сторону реки. Что оставалось делать Ерошенко? Он решил погостить у Тоси в Поваровке и впервые за много лет очутился в русской деревне.
    У Тосиных родителей был дом, вишневый сад и огород - совсем как дома, в Обуховке. В деревне жили переселенцы с Украины и звучала не только русская речь, но и милая сердцу Ерошенко "украинська мова".
    Здесь он чувствовал себя, как дома. Ерошенко вспоминал: "Встав рано поутру, мы с Тосей поливали овощи и цветы, потом, когда становилось жарко, бежали к Уссури, со смехом бросались в воду и затевали веселую возню. Наконец, совсем устав, располагались с книжкой под деревом и читали в тени. А вечером мы все собирались у самовара, подолгу беседовали, пели песни".
    Словно и не было ни революции, ни войны.
    Но стоило заговорить о самом главном для крестьян - о земле, о воле, о сельском житье-бытье, - и сразу поднимались вопросы, которые волновали тогда всю Россию. Крестьяне в Сибири жили иначе, чем, к примеру, хлеборобы на Украине. Ведь на сибирских землях никогда не было помещиков. Поколения переселенцев вели здесь суровую борьбу с природой. Некоторые из них постепенно обзавелись хозяйством, пахотной землей, стали зажиточными мужиками и сами эксплуатировали беднейшее крестьянство. Они боялись большевиков, справедливо полагая, что те лишат их достатка, нажитого чужим трудом, и с ненавистью относились к власти Советов.
    "Прежде мне уже приходилось слышать об этом, - писал Ерошенко, - но я никак не мог понять причин этой ненависти. Другое дело - капиталисты, которые лишились и привилегированного общественного положения и огромного состояния. Но ведь у крестьян не было ни того, ни другого, напротив, коммунизм принес бы им более обеспеченную жизнь, поэтому я считал, что эта ненависть порождена лишь невежеством.
    Однако, познакомившись поближе с крестьянами из этой деревни, я понял, что лишиться заработанных денег, своего налаженного хозяйства они боятся не меньше, чем капиталист опасается потерять миллионы, нажитые за счет эксплуатации рабочих".
    Крестьянский вопрос всегда глубоко интересовал Ерошенко. Родители его были зажиточными крестьянами, хотя и не имели своей пахотной земли, занимаясь в селе торговлей. Конечно, он не раз задумывался над тем, как будет жить его семья после революции. Акита Удзяку, еще в 20-е годы ставший марксистом, как-то спросил Ерошенко, как он отнесется к потере его родителями собственности.
    - Что ж, - ответил после долгой паузы Ерошенко, - это будет наша семейная беда. Но я никогда не буду таить злости против советской власти, потому что только она способна повести Россию к новой, счастливой жизни.
    ...Крестьяне полюбили Ерошенко и в один голос уговаривали его переждать смутное время в деревне. У Тосиных родителей была пасека, где он мог бы пожить в тишине и покое, а священник из соседнего монастыря предлагал ему пристанище в келье. Пробыть здесь пару месяцев, рассуждал Ерошенко, пожалуй, и неплохо. А потом? Не привяжется ли он и к этой земле, и к людям, и к полюбившей его Тосе, он, прирожденный бродяга, скитающийся по земле, перекати-поле? И судьба словно оберегала его от оседлой жизни.
    Уезжая из Владивостока, Василий дал Чижинскому адрес Тоси. И вот, о радость, рабочие, с которыми он познакомился на "Ходзан-мару", появились в Поваровке! Они многое пережили, все их вещи конфисковали в порту, потом их обманул какой-то проходимец, выдававший себя за представителя красных. Теперь они спешили в Советскую Россию.
    "Рабочие очень обрадовались встрече со мной, - писал Ерошенко. - Они хотели, чтобы я непременно ехал с ними, и мои намерения провести это лето в деревне казались уже несбыточными".
    Сесть в поезд, идущий на запад, рабочим не удалось. Посадить туда позволили только Ерошенко и стариков Катковых. Остальные наняли несколько подвод, положили на них пожитки, а сами отправились пешком. Вечером 23 июня 1921 года они встретились с Ерошенко в Имане. Но здесь произошло несчастье.
    В Имане проходила временная граница Дальневосточной республики. Большим влиянием здесь помимо большевиков пользовались левые эсеры. И нужно же было, чтобы посты в Имане как раз занимал эсеровский отряд.
    Ерошенко сказал, что добирался сюда из Токио, а рабочие - из Америки. Но комиссар-эсер не разрешил проезд. Разговаривать с Ерошенко он вообще не пожелал. Невидящими глазами смотрел слепой туда, где была его родина. Незаживающей раной остался этой день в его сердце.
    Один из фильмов Чарли Чаплина заканчивается так: герой добежал до границы, за которой его ожидает свобода. Но вдруг с двух сторон начинается перестрелка. И смешной маленький человек (впрочем, здесь он уже не кажется смешным) бежит вдоль границы, одна нога в родной стране, другая - в чужой; и он не знает, куда деться...
    В подобном положении оказался и Василий Ерошенко... Тогда он решил отправиться в Китай. Пересек границу и по шпалам (поезда по КВЖД тогда не шли) пошел в Харбин.
    В один из июльских дней Ерошенко, оборванный, без вещей, с одной лишь гитарой, постучался в стоявший на окраине Харбина дом своего японского друга Наканэ Хироси.
    Василий был подавлен и разбит, несколько дней отлеживался, приходил в себя, а потом вдруг поделился с Наканэ грандиозным планом - решил через Гонконг поехать в Европу, в Прагу, где в августе того же 1921 года слепые эсперантисты собирались на свой первый всемирный конгресс.
    Друг не возражал Ерошенко, лишь только грустно смотрел на него...
    А потом Ерошенко заболел, он стал плохо слышать. Неужели его постигнет и глухота, с болью в сердце думал он (к счастью, эти опасения не оправдались). В таком состоянии он написал свое, быть может, самое грустное стихотворение "Отчаявшееся сердце", которое как бы подводило итог его скитаниям.
Я шел по планете, я брел по Востоку,
Мечтая о нежных и любящих братьях.
Но часто встречал я чудовищ жестоких,
Готовых душить меня в цепких объятьях.
Улыбку привета встречали оскалом,
В ладони мои они зубы вонзали.
Их лица темны и суровы, как скалы,
Сердца их - как ночь в этом крае печали.
Устал я и скоро в могильную землю
Уйду я на этом нерусском кладбище.
И все-таки сердцем истерзанным внемлю
Я брату родному, что сам меня ищет.
    Голоса товарищей еще не дошли до Ерошенко, и он страдал. Но как только друзья узнали, что Ерошенко в Харбине, в дом Наканэ стали приходить письма. Акита Удзяку рассказывал о подготовке к печати книг Ерошенко, Арисима Такэо посылал деньги на поездку в Европу, а Камитика Итико и Накамура Цунэ просили подождать в Харбине, пока они выхлопочут ему разрешение возвратиться в Японию.
    Письма вернули Ерошенко силы. Он снова стал работать. Наканэ, желая приободрить своего гостя, договорился о его выступлении в украинском клубе. Ерошенко переработал и перевел на русский язык свою сказку "Страна Радуги", написанную в Японии, восстановил текст, уничтоженный цензурой (3).
    Выступая в клубе, он читал свою сказку: "Хиноко была очень хорошая девочка. Она всегда слушалась мать и отца, никогда не обижала кошку Тама-тян (4) и была внимательна к своей кукле Куми-тян.
    С раннего утра до поздней ночи отец и мать Хиноко работали, не пили сакэ и не курили, были бережливыми, зря не тратили ни копейки", но ее братья и сестры один за другим умирали от голода.
    И вот Хиноко осталась одна, последний ребенок в семье. Но и она с каждым годом таяла, как свеча.
    " - Видимо, и Хиноко родилась под несчастливой звездой. И имя у нее несчастливое. Быть может, нам переменить имя девочки? - часто с беспокойством говорила мать отцу.
    - Все мы родились под несчастливой звездой. Все мы несчастливые. Но причина нашей несладкой жизни понятна! - отвечал с грустью отец.
    При этих словах глаза его загорались гневом, и он грозно сжимал кулаки".
    Однажды одна богатая женщина, увидев Хиноко, пришла в восторг. Она захотела удочерить девочку и предложила родителям отдать ей дочь. Мать и отец согласились, ведь дома Хиноко ожидала голодная смерть. Но девочка наотрез отказалась: "Если я не смогу больше жить с папой и мамой, то лучше умру". И тяжело заболела.
    Как-то она спросила:
    " - Папа, а есть такая страна, где нет бедных, где все дети едят досыта и живут в сухой теплой комнате и где вода не течет с потолка и ветер не дует в щели? Есть ли где-нибудь такая страна?
    - Да... - наклонив голову и задумавшись, промол-вил отец. - Такая страна есть. Это - Страна Радуги.
    - А мы, папа, сможем поехать туда, в эту страну?..
    - Попасть в эту страну нелегко: для этого нужно пройти по мосту из радуги... Но не обязательно всем туда идти. Когда ты станешь большой и будешь изо всех сил работать, и наша страна станет таким же краем счастья, как Страна Радуги".
    После этого разговора три дня шел дождь и Хиноко страдала без солнца, а цветы рядом с ее постелью опустили головки, словно догадываясь, что жить девочке остается недолго. Но вот показалось солнце, и через все небо перекинулся многоцветный мост радуги, причем один конец его подходил прямо к окну.
    " - Неужели я могу сегодня попасть в Страну Радуги?! Да, нужно пойти сейчас, немедленно, вряд ли представится другой такой случай", - думала Хиноко.
    Она встала с кровати, подошла к окну. Чудесный мост засветился еще ярче, переливаясь разноцветными красками. Нежные цветы манили девочку к себе, звали: "Добро пожаловать, Хиноко!"
    Взобравшись на подоконник, Хиноко осторожно шагнула на радужный мост. Он не прогнулся. И Хиноко уже смелее сделала шаг, другой, третий и пошла, тихо считая: "Раз, два, три..."
    ... Вот и Страна Радуги. Хиноко оглянулась назад и крикнула в восторге:
    - Мама, я здесь, в Стране Радуги!..
    "Склонившись над кроватью, мать посмотрела на девочку. Ее лицо, навсегда застывшее... выражало радость, которую ничто уже не смогло стереть с него.
    - Хиноко! Хиноко! Хиноко! - несколько раз позвала мать. Ответа не было. Слабый милый голос Хиноко не прозвучит уже в этом холодном мире.
    - Она улыбается, - сказала мать. - Она попала, наверное, в Страну Радуги. Живи же счастливо и радостно!..
    - Что случилось? - спросил отец, увидев поникшую фигуру жены...
    - Это уже пятый, - оказала в отчаянии мать, указав на Хиноко. - Я дала жизнь детям не для того, чтобы они умирали с голоду. Это жестоко и безнравственно... Мы, рабочие, не имеем права рожать детей. Не думай, что я перестала тебя любить. Я люблю тебя, как и прежде, но все наши дети умерли от голода. С меня достаточно...
    Маленькая белая роза у постели Хиноко источала нежный аромат, словно прощаясь со своей короткой жизнью".
    ""Страна Радуги", - писал товарищ Ерошенко Ф. И. Шоев, - это тихая сказка, песня о детях японских бедняков, чьи сердца увядают, как розы, срезанные с куста, для кого смерть иногда - высшее благо".
    ...Страна мечты сливается у Ерошенко с миром небытия. Но он желает утвердить Страну Радуги на земле и поэтому стремится в новую Россию. Либо возвратиться домой, на обновленную землю, либо умереть - не об этом ли желании узнаем мы из сказки Ерошенко?

(2) Приморье летом 1921 г. входило в состав Дальневосточной республики (ДВР), "буферного государства", созданного большевиками по указанию В. И. Ленина для того, чтобы предотвратить войну Советской России с Японией, войска которой высадились в Приморье и оккупировали его совместно с белогвардейцами. До осени 1921 г. между войсками ДВР и оккупантами поддерживалось перемирие. В ноябре белогвардейцы перешли в наступление против Народно-революционной армии, занимавшей позиции по р. Уссури.
(3) Цензура так "выполола" текст сказки, что Такасуги, готовя ее издание для трехтомника, вышедшего в 1959 г., дополнял его по китайскому переводу, вошедшему в сб. "Сказки Ерошенко" (под ред. Лу Синя).
(4) Тян - ласкательный суффикс.

<< >>