"Мы защищаем истину революции"
Японские критики отмечали,
что в 1921 году Ерошенко почти не
писал сказок, он обратился к
социальной сатире. В общем, это было
закономерно для Ерошенко той поры -
он отзывался на требование жизни.
Но в это же время произошло и еще
одно событие, не замеченное
критиками: сказочник стал также
оратором и публицистом (13).
Весной 1921 года, в пору подъема
социалистического движения,
Ерошенко чаще можно было увидеть на
трибуне, чем за письменным столом.
16 апреля общество "Гёминкай"
организовало собрание в столичном
зале "Канда". Было заранее
объявлено, что Василий Ерошенко
прочтет лекцию... о вреде пьянства.
Затем состоится обсуждение
подготовки первомайской
демонстрации, кстати второй за всю
историю Японии.
Огромный зал был полон. В первом
ряду сидели кэйдзи и шеф токийской
полиции Кавамура. Выступил первый,
второй, затем третий оратор. Слушая
людей, поднимавшихся на трибуну,
Кавамура то и дело восклицал: "Докладчик,
берегись!" или "Докладчик,
запрещаю!" Никому из выступавших
так и не удалось закончить речь.
Когда в зал вошел Ерошенко, все
три тысячи человек обернулись к
нему с немым вопросом, захочет ли он
выступить в такой обстановке. Но
русский вел себя так, словно
полиции не было в зале. Он
демонстративно подошел к Такацу
Масамити, одному из основателей "Гёминкай",
который лишь недавно был исключен
из университета Васэда и находился
на подозрений у властей. Такацу
познакомил Ерошенко со своей
семьей, которую привел в зал "Канда",
а потом представил его
прогрессивному журналисту из "Иомиури
симбун" Эгути Кану (14).
Председатель собрания Такасэ
Киёси предоставил слово писателю
из России. Ерошенко, по
воспоминаниям Акита, поднялся на
трибуну, поддерживаемый студентом,
и с согласия аудитории опустился на
стул. Он достал рукопись речи и
начал говорить, повернувшись
слегка вправо, в то время как пальцы
его скользили по выпуклым точкам
текста. Повышая голос, Ерошенко
слегка покачивал головой.
- С далеких времен древней
Греции и Рима до наших дней, -
говорил он, - несчастные,
обездоленные люди боролись,
стремясь освободиться от тирании.
Рабы Греции и Рима стремились
избавиться от своих жестоких
деспотов, крестьяне Франции - от
ненавистной аристократии, русские
рабочие и крестьяне - от
безграничного произвола... Много
раз угнетенные жертвовали жизнью и
осушали полную чашу страданий... Но
мы надеемся, что для несчастных и
обездоленных эта горькая чаша
будет последней...
Зал напряженно слушал. Такацу
Масамити, сидевший рядом с трибуной,
прошептал:
- Да он же настоящий агитатор!
Шеф полиции Кавамура
недоумевал. Оратор не употреблял
"крамольных" слов: Ленин,
Россия, революция. Да и тема
выступления была вроде бы
разрешенной - о вреде алкоголизма (Ерошенко
ловко манипулировал словами "рюмка
водки" и "чаша страдания").
Однако аудитория, по словам Акита
Удзяку, хорошо поняла смысл его
речи: чтобы освободить
человечество, необходима революция,
необходимо идти по пути русских.
Ерошенко говорил о том, как
заблуждаются отставшие от жизни
люди во взглядах на
социалистическое и рабочее
движение:
- Говорят: исчезают крысы -
значит, в доме начнется пожар. Но на
самом деле .крысы потому и покидают
дом, что в нем уже вспыхнул пожар.
Говорят: муравьи бегут с плотины -
быть наводнению. Но потому-то
муравьи и бегут, что наводнение уже
началось. Люди, отставшие от жизни,
утверждают, что раз социалисты и
рабочие бунтуют, значит мир стал
плохим. А на самом деле, потому они и
бунтуют, что мир давно уже плох...
Ерошенко говорил так минут
сорок, ни разу не запнувшись. В зале
не было ни одного человека, кого бы
не захватили его слова. Мягкий
европейский акцент, красивый тембр
голоса, искреннее увлечение, с
которым он говорил, - все это
очаровало зрителей. Оратору,
вспоминал Эгути Кан, не раз и от
всего сердца аплодировали.
Вслед за Ерошенко на трибуну
поднялся Такацу Масамити. Он
обратился к залу:
- Товарищи! Мы должны стать
свидетелями большого события...
Такацу собирался говорить о
праздновании Первого мая, и все
этого ждали. Но тут кто-то из зала
выкрикнул:
- Ага, революция!
- Арестовать его, - распорядился
Кавамура.
Полицейские бросились к
трибуне.
В это время с одного из кресел
поднялся человек. Это был недавно
приехавший из США пролетарский
писатель Маэдако Коитиро. Он с
улыбкой оглядел зал и проговорил:
- Товарищи, успокойтесь. - И, как
бы сдерживая волнение слушателей,
поднял обе руки.
- И этого арестовать, -
проговорил Кавамура и приказал
закрыть собрание. Ерошенко
беспрепятственно ушел из зала "Канда".
Его не схватили скорее всего из
опасения, что это вызовет массовый
протест. А может, он уже тогда, по
мнению властей, зашел слишком
далеко в пропаганде революции, и
полиция просто выжидала время,
чтобы расправиться с ним.
Следующим испытанием для
Ерошенко был день Первого мая. Он,
конечно же, пришел на демонстрацию.
Здесь были его товарищи - Акита
Удзяку, Сасаки Такамару. Кроме того,
в демонстрации участвовала первая в
Японии социалистическая женская
организация "Сэкиранкай". Это
еще больше воодушевляло
демонстрантов.
Высокая фигура Ерошенко,
отмечает Такасуги, привлекала к
себе всеобщее внимание.
Колонна собралась в парке
Сикоэн и направилась к парку Нокоэн.
Путь демонстрантам преградили
полицейские. После одной из схваток
с полицией триста человек было
арестовано. Среди них оказался и
Ерошенко. Всего два часа провел он в
участке, но по тону, которым с ним
разговаривали, понял - над его
головой сгущаются тучи.
Можно представить, как вел бы
себя на месте Ерошенко человек
менее смелый, не столь убежденный в
своих социалистических идеалах, -
ведь он получил уже второе
предупреждение от властей...
И все же 9 мая Ерошенко пришел в
зал Общества христианской молодежи,
который Социалистическая лига
арендовала для своего второго
съезда. Собравшиеся на съезд
социалисты еще не знали, что лигу
уже было решено закрыть. Не успел
председатель съезда Такацу
произнести: "Товарищи!", как
полицейские стащили его с трибуны и
повели к выходу. Зал оторопел. Шеф
полиции выскочил на сцену и заорал:
- Запрещаю! Прекратить!
Эгути Кан взбежал на трибуну,
поднял руки над головой и
воскликнул:
- Да здравствует Японская
социалистическая лига!
В ответ весь зал трижды дружно
прокричал: "Банзай"!
Эгути Кан разделил участь
Такацу: его стащили с трибуны и
увели. По залу шныряли полицейские
и хватали людей. Но кто-то уже
разбрасывал листовки, а группа
смельчаков развернула красное
знамя, на котором белели иероглифы:
"Революция!"
Ерошенко арестовали у входа в
зал. Вначале отправили в районный
участок на улице Нисики, а оттуда,
как серьезного преступника, в
главное полицейское управление.
Там собрали уже человек двести
арестованных. Они пели
революционные песни, танцевали и
кричали "Банзай!"
Ерошенко пытался отыскать хоть
кого-нибудь из знакомых. Неожиданно
к нему обратился какой-то человек:
- Помните меня - я Эгути Кан?
- Да, да, помню.
Русский протянул японцу свою
большую руку и продолжал
прислушиваться к разговорам. За его
спиной анархисты спорили об
Октябрьской революции. Один из них
живописал "ужасы" диктатуры
пролетариата и бранил русских
революционеров. Услышав это,
Ерошенко изменился в лице и
воскликнул:
- Неправда, наш Ленин - не
честолюбец. Он великий
революционер и замечательный
человек. Благодаря .Ленину и
большевикам Россия преодолеет все
трудности на своем пути.
- Совершенно верно, - сказал
Эгути Кан и пожал ему руку. У
Ерошенко поднялось настроение.
Много лет спустя, вспоминая
этот эпизод, Эгути Кан писал, что
Ерошенко "глубоко любил Россию, с
уважением относился к В. И. Ленину,
великому революционеру. Ерошенко
очень гордился русскими... Мне
кажется, он был счастлив, что у него
такая родина, такой великий герой,
как Ленин, такой народ".
...Эгути Кана выпустили через
день. Ерошенко же провел в тюрьме
двое суток. По допросу, который ему
там учинили, он понял, что против
него что-то замышляют. Но
догадаться, что именно, Ерошенко
тогда еще не мог.
(13) В 20-х годах в Китае
вышло два сборника Ерошенко - "Уходящие
призраки" и "Статьи о
международном языке".
(14) Эгути Киёси (Кан) (1887 - 1975) -
известный писатель-коммунист,
автор переведенного на русский
язык романа "Любовь и тюрьма".
В автобиографии "Полвека моей
литературной работы" Киёси
вспоминает о В. Ерошенко.