La lasta batalo kontrau Turroputo

— Mi certas, ke chi tie oni bonege sukcesos sen ni, — ekzumis Ahhumdus. — Al la horlogho… Ghi ade grincas kaj grincas…

Ni sukcesis ghustatempe. La Magistro kun la shlosilo en la mano grimpis lau la glaciita shtuparo. Kaj Turroputo estis chi tie. Feliche li ne tute rekonsciighis post la glacierbato kaj agis ne tro certe. Adaptighinte, li kaptis la Magistron je la piedo.

— «Tjharch-Tjharch-Tjharch» — surdige kaj nauze grincis la horlogho.

Reen al fremda kaj surda jarcent’…

Blinda kaj muta.

Al lando de nokto, malvarmo kaj vent’.

Al ver’ krucumita, reganta malver’;

Al leghoj sangitaj, skribitaj de fer’;

Al kant’, kiun pelas kronita punist’.

…La blinda, la muta jarcent’.

Tjharch… Tjharch… Tjharch… Tjharch… Tjharch… Tjharch…

La malvarmo estis tute netolerebla.

— U-u-u-u! Mi frostigos vin! — kriegis Turroputo. — Mi transformos vin en glacipendajhon!

Mi svinge pikis la panjan magian tranchilon en la rughan nazon de la Sorchisto.

— Mi m-m-mortas! Pereas granda Turroputo, — ekkriegis la Sorchisto.

Li per ambauaj manoj kaptis je la vizagho kaj certe lasis la piedon de la Magistro, kiu komencis rapide levighi al la horlogho.

La Sorchisto tuj rekonsciighis, sed la Magistro elposhigis grandegan stelon de unua magnitudo kaj tiel lerte jhetis ghin kontrau la frunton de la Sorchisto, ke tiu, denove hojlinte pro doloro, forrulighis de sur la shtuparo.

Nun fine la Magistro sukcesis strechi la horloghon.

«Donn-donn-donn», — eksonoris ghi.

La mallumo svenis, kaj chion envershis tenera luna lumo.

Donn-donn-donn —

Tiu kanto pri tio, ke

Se vi amas, la rev’ plenumighos,

Kaj nigra malghoj’ forgesighos —

kantis la horlogho, kiel kantas chiuj horloghoj en la mondo.

Al ili, horloghoj, shajnas, ke en tiu kanteto estas la plej chefa vero.

Sed se la kanteto ne plenumighas? Okazas ja ankau tiel?!

— Se ghi ne plenumighas, la horlogho ne kulpas, mia knabo, — diris al mi poste la Instruisto. — Estas verema kanto, kaj por ke ghi plenumighu, oni bezonas nur tre forte ami. Kaj batali pro sia amo kontrau chiuj sorchistoj. Kaj suferi, kaj atendi, se tiel estas jughite. Kaj esti honesta, se vin ech minacas pereo.

— Kiel via filo? — demandis mi la Instruiston.

— Jes, kiel Silvero.

…Tagighis. Varma matena venteto turnadis centojn da ventoflagoj.

— Ni flugu por adiauo en la urbodomon, — diris Ahhumdus.

Stranga, blua kaj roza lumo plenigis la volban halon. Mi rigardis al la pentrajho kaj ekvidis la Princinon. Varma brilo vershighis el shiaj okuloj. La Morto, starinta antaue post shia dorso, depashadis profunden de la pentrajho. GHi depashadis kune kun malhelo, kaj kun Buf’ la Naua, kaj kun chiuj liaj timindaj Alfonsioj. Kaj la brilo, vershighanta el la belegaj okuloj de la Princino, farighis pli kaj pli hela. GHi atingadis la volban plafonon de la urbodomo, kaj vespertoj, nestantaj tie, kun malplacha timigita bleko kashadis sin de tiu lumo, baraktadis kaj ien malaperadis.

— Adiau! Mi neniam plu vidos vin, — ekflustris mi, penante teni larmojn. — Vi ne scios, kiel mi vin amas. Sed vi por chiam restos en mia koro tia — brilanta kaj varmiganta per sia brilo la mondon.

— Tempas, knabo, — mallaute memorigis Ahhumdus.

Ni ekflugis el la urbodomo. Montrighis la streta strateto kaj la konata domo sub tegola tegmento. Denove tio, kio aspektis de malproksime makuloj de humideco au ombroj, kunvershighis en homan figuron. Mi ekvidis la Magistron, chu pentritan, chu apogintan kontrau la muro. Li estis zonita per antautuko, prikudrita per diverskoloraj steloj. La dormeme ridetanta Luno kushighetis sur lia shultro.

Sed la Tondilo ne estis.

Mi ekghojis pri tio kaj apenau sukcesis ekpensi: «Kien do ghi malaperis?», kiam sub la flugilo de Ahhumdus montrighis malgranda domo, chirkauata de ghardeno. Griza maljunuleto staris inter rozoj kaj per la rusta Tondilo tondis nigran kapron.

Subite la Tondilo kun malplacha grinco ekglitis el liaj manoj kaj atakis plej proksiman rozan arbedon. Ghi fortranchus chiujn florojn ghis la lasta kaj ech la florburghonojn, sed la maljunuleto ghustatempe kaptis ghin.

— Tenu la Tondilon! — kriis mi al la maljunuleto. — Tenu ghin pli forte, ne lasu el la manoj, shlosu per sep seruroj, alie ghi faros multan malicon!

…Ni flugis lau la chefa strato. De post angulo eliris Turroputo. Sed kian kompatindan aspekton havis la Sorchisto! La mano estas bandaghita, sur la okulo estas plastro. La rughoblua nazo pufighis.

Ni mallevighis pli malalte kaj mi tutforte kriis:

— Achetu batitajn sorchistojn, rompitajn ostojn, malnovajn chifonojn, sorchistajn artifikojn!

Turroputo eksaltis, turbis, kaj milo da ventoj hojlis, giris, kiel malsataj lupoj.

Sed Ahhumdus bonorde foriris alten.

La tuta urbo estis kovrita per profunda negho. La vendisto pendigis en la vitrino de la magazeno plakaton: «Okaze de neatendita alveno de vintro okazas malkara disvendo de autunaj kaj someraj artikloj». Knabinoj modlis neghulojn kun karotaj nazoj. Knaboj ludis neghbatalon.

Ni kun Ahhumdus flugis tra la fenestreto en la chambron de la gastejo, de kie tiunokte komencis la vojaghon.

Последний бой с Турропуто

- Сдается мне, что здесь отлично справятся без нас, - прожужжала Ахумдус.

- К часам... Что-то они скрипят и скрипят...

Мы поспели вовремя.

Магистр с ключом в руке карабкался по обледенелой лестнице. И Турропуто был тут. К счастью, он еще не оправился от удара льдиной и действовал не слишком уверенно.

Изловчившись, Колдун схватил Магистра за ногу.

"Тжарч-Тжарч-Тжарч", - оглушительно и противно скрипели часы.

Обратно в чужие, глухие века
Слепые, немые
Где солнце не светит и ночь глубока,
Где правда распята и царствует ложь,
Где правит законы кровавые нож.
И сказку на плаху выводит палач.
Слепые, немые века.
Тжарч-Тжарч-Тжарч...

Холод был прямо-таки невыносимый.

- У-у-у-у! Заморожу! - вопил Турропуто. - Превращу в сосульку!

- В бой, - отчаянно зажужжала Ахумдус.

Я с размаху вонзил матушкин волшебный ножик в красный нос Колдуна.

- У-у-умираю! Гибнет великий Турропуто, - завопил Колдун.

Он обеими руками схватился за лицо и, конечно, выпустил ногу Магистра, который стал быстро подниматься к часам.

Колдун сразу опомнился, но Магистр вытащил из кармана здоровенную звезду первой величины и так ловко швырнул ее в лоб Колдуну, что тот, снова взвыв от боли, скатился с лестницы.

Теперь, наконец, Магистру удалось завести часы.

"Донн-донн-донн", - зазвенели они.

Тьма рассеялась, и все залил ласковый лунный свет.

Донн-донн-донн -
Это песня о том, что,
Если любишь, сбудется,
А горькое горе забудется, -
пели часы, как поют все часы на свете.

Им, часам, должно быть, кажется, что в этой песенке самая главная правда.

А если песенка не сбывается? Бывает ведь и так?!

- Если она не сбывается, часы не виноваты, мой мальчик, - сказал мне потом Учитель. - Это правдивая песня, и, чтобы она сбылась, надо только очень крепко любить. И бороться за свою любовь против всех колдунов. И страдать, и ждать, если так суждено. И быть честным, даже если тебе грозит гибель.

- Как ваш сын? - спросил я Учителя.

- Да, как Сильвер.

...Светало. Теплый утренний ветерок вертел сотни флюгеров.

- Залетим на прощанье в ратушу, - сказала Ахумдус.

Странный, синий и розовый свет наполнял сводчатую залу. Я взглянул на картину и увидел Принцессу. Теплое сияние лилось из ее глаз. Смерть, стоявшая прежде за ее спиной, отступала в глубину картины. Она отступала вместе с тьмой, и с Жабом Девятым, и со всеми его страшными Альфонсио. А сияние, лившееся из прекрасных глаз Принцессы, становилось все ярче. Оно достигало сводчатого потолка ратуши, и летучие мыши, гнездившиеся там, с противным испуганным писком прятались от этого света, метались и куда-то исчезали.

- Прощай! Больше я никогда не увижу тебя, - прошептал я, стараясь удержать слезы. - Ты не узнаешь, как я тебя люблю. Но ты навсегда останешься в моем сердце - такой, сияющей и согревающей своим сиянием мир.

- Нам пора, мальчик, - тихонько напомнила Ахумдус Мы вылетели из ратуши. Показался узкий переулок и знакомый дом под черепичной крышей.

Снова то, что представилось издали пятнами сырости или тенями, слилось в человеческую фигуру. Я увидел Магистра, не то нарисованного, не то прислонившегося к стене. Он был подпоясан фартуком, расшитым разноцветными звездами. Сонно улыбающаяся Луна прикорнула на его плече.

А Ножниц не было.

Я обрадовался этому и только успел подумать: "Куда же они подевались?", когда под крылом Ахумдус показался маленький дом, окруженный садом. Седой старичок стоял среди роз и ржавыми Ножницами стриг черного козла. Вдруг Ножницы с противным лязганьем вырвались из рук и набросились на ближайший розовый куст. Они срезали бы все до единого цветы и даже все бутоны, но старичок вовремя схватил их.

- Держи Ножницы! - крикнул я старичку. - Держи их крепче, не выпускай из рук, запирай на ночь на семь замков, а то они наделают много зла!

...Мы летели вдоль главной улицы. Из-за угла вышел Турропуто. Ну и жалкий вид был у Колдуна! Рука подвязана, на глазу пластырь. Красно-синий нос распух.

Мы опустились пониже, и я закричал, что было силы:

- А вот кому нужны битые колдуны, ломаные кости, старые тряпки, колдунские фокусы-покусы.

Турропуто подскочил, завертелся, и тысяча ветров завыли, закружились, как голодные псы.

Но Ахумдус благополучно ушла в высоту.

Весь город покрыл глубокий снег. Торговец вывесил в витрине магазина плакат:

"Ввиду неожиданного наступления зимы дешевая распродажа осенних и летних товаров!" Девочки лепили снежных баб с морковными носами. Мальчики играли в снежки.

Мы с Ахумдус влетели через форточку в комнату гостиницы, откуда нынешней ночью начали путешествие.