The Snow QueenIN SEVEN STORIESby Hans Christian Andersen |
Negha reghinoFABELO EN SEP RAKONTOJde Hans Christian Andersen |
Fourth Story. The Prince And Princess. Gerda was obliged to rest again, and just opposite the place where she sat, she saw a great crow come hopping across the snow toward her. He stood looking at her for some time, and then he wagged his head and said, “Caw, caw; good-day, good-day.” He pronounced the words as plainly as he could, because he meant to be kind to the little girl; and then he asked her where she was going all alone in the wide world. The word “alone” Gerda understood very well, and knew how much it expressed. So then she told the crow the whole story of her life and adventures, and asked him if he had seen little Kay. The crow nodded his head very gravely, and said, “Perhaps I have – it may be.” “No! Do you think you have?” cried little Gerda, and she kissed the crow, and hugged him almost to death with joy. “Gently, gently,” said the crow. “I believe I know. I think it may be little Kay; but he has certainly forgotten you by this time for the princess.” “Does he live with a princess?” asked Gerda. “Yes, listen,” replied the crow, “but it is so difficult to speak your language. If you understand the crows' language then I can explain it better. Do you?” “No, I have never learnt it,” said Gerda, “but my grandmother understands it, and used to speak it to me. I wish I had learnt it.” “It does not matter,” answered the crow; “I will explain as well as I can, although it will be very badly done;” and he told her what he had heard. “In this kingdom where we now are,” said he, “there lives a princess, who is so wonderfully clever that she has read all the newspapers in the world, and forgotten them too, although she is so clever. A short time ago, as she was sitting on her throne, which people say is not such an agreeable seat as is often supposed, she began to sing a song which commences in these words: ‘Why should I not be married?’ ‘Why not indeed?’ said she, and so she determined to marry if she could find a husband who knew what to say when he was spoken to, and not one who could only look grand, for that was so tiresome. Then she assembled all her court ladies together at the beat of the drum, and when they heard of her intentions they were very much pleased. ‘We are so glad to hear it,’ said they, ‘we were talking about it ourselves the other day.’ You may believe that every word I tell you is true,” said the crow, “for I have a tame sweetheart who goes freely about the palace, and she told me all this.” Of course his sweetheart was a crow, for “birds of a feather flock together,” and one crow always chooses another crow. “Newspapers were published immediately, with a border of hearts, and the initials of the princess among them. They gave notice that every young man who was handsome was free to visit the castle and speak with the princess; and those who could reply loud enough to be heard when spoken to, were to make themselves quite at home at the palace; but the one who spoke best would be chosen as a husband for the princess. Yes, yes, you may believe me, it is all as true as I sit here,” said the crow. “The people came in crowds. There was a great deal of crushing and running about, but no one succeeded either on the first or second day. They could all speak very well while they were outside in the streets, but when they entered the palace gates, and saw the guards in silver uniforms, and the footmen in their golden livery on the staircase, and the great halls lighted up, they became quite confused. And when they stood before the throne on which the princess sat, they could do nothing but repeat the last words she had said; and she had no particular wish to hear her own words over again. It was just as if they had all taken something to make them sleepy while they were in the palace, for they did not recover themselves nor speak till they got back again into the street. There was quite a long line of them reaching from the town-gate to the palace. I went myself to see them,” said the crow. “They were hungry and thirsty, for at the palace they did not get even a glass of water. Some of the wisest had taken a few slices of bread and butter with them, but they did not share it with their neighbors; they thought if they went in to the princess looking hungry, there would be a better chance for themselves.” “But Kay! tell me about little Kay!” said Gerda, “was he amongst the crowd?” “Stop a bit, we are just coming to him. It was on the third day, there came marching cheerfully along to the palace a little personage, without horses or carriage, his eyes sparkling like yours; he had beautiful long hair, but his clothes were very poor.” “That was Kay!” said Gerda joyfully. “Oh, then I have found him;” and she clapped her hands. “He had a little knapsack on his back,” added the crow. “No, it must have been his sledge,” said Gerda; “for he went away with it.” “It may have been so,” said the crow; “I did not look at it very closely. But I know from my tame sweetheart that he passed through the palace gates, saw the guards in their silver uniform, and the servants in their liveries of gold on the stairs, but he was not in the least embarrassed. ‘It must be very tiresome to stand on the stairs,’ he said. ‘I prefer to go in.’ The rooms were blazing with light. Councillors and ambassadors walked about with bare feet, carrying golden vessels; it was enough to make any one feel serious. His boots creaked loudly as he walked, and yet he was not at all uneasy.” “It must be Kay,” said Gerda, “I know he had new boots on, I have heard them creak in grandmother's room.” “They really did creak,” said the crow, “yet he went boldly up to the princess herself, who was sitting on a pearl as large as a spinning wheel, and all the ladies of the court were present with their maids, and all the cavaliers with their servants; and each of the maids had another maid to wait upon her, and the cavaliers' servants had their own servants, as well as a page each. They all stood in circles round the princess, and the nearer they stood to the door, the prouder they looked. The servants' pages, who always wore slippers, could hardly be looked at, they held themselves up so proudly by the door.” “It must be quite awful,” said little Gerda, “but did Kay win the princess?” “If I had not been a crow,” said he, “I would have married her myself, although I am engaged. He spoke just as well as I do, when I speak the crows' language, so I heard from my tame sweetheart. He was quite free and agreeable and said he had not come to woo the princess, but to hear her wisdom; and he was as pleased with her as she was with him.” “Oh, certainly that was Kay,” said Gerda, “he was so clever; he could work mental arithmetic and fractions. Oh, will you take me to the palace?” “It is very easy to ask that,” replied the crow, “but how are we to manage it? However, I will speak about it to my tame sweetheart, and ask her advice; for I must tell you it will be very difficult to gain permission for a little girl like you to enter the palace.” “Oh, yes; but I shall gain permission easily,” said Gerda, “for when Kay hears that I am here, he will come out and fetch me in immediately.” “Wait for me here by the palings,” said the crow, wagging his head as he flew away. It was late in the evening before the crow returned. “Caw, caw,” he said, “she sends you greeting, and here is a little roll which she took from the kitchen for you; there is plenty of bread there, and she thinks you must be hungry. It is not possible for you to enter the palace by the front entrance. The guards in silver uniform and the servants in gold livery would not allow it. But do not cry, we will manage to get you in; my sweetheart knows a little back-staircase that leads to the sleeping apartments, and she knows where to find the key.” Then they went into the garden through the great avenue, where the leaves were falling one after another, and they could see the light in the palace being put out in the same manner. And the crow led little Gerda to the back door, which stood ajar. Oh! how little Gerda's heart beat with anxiety and longing; it was just as if she were going to do something wrong, and yet she only wanted to know where little Kay was. “It must be he,” she thought, “with those clear eyes, and that long hair.” She could fancy she saw him smiling at her, as he used to at home, when they sat among the roses. He would certainly be glad to see her, and to hear what a long distance she had come for his sake, and to know how sorry they had been at home because he did not come back. Oh what joy and yet fear she felt! They were now on the stairs, and in a small closet at the top a lamp was burning. In the middle of the floor stood the tame crow, turning her head from side to side, and gazing at Gerda, who curtseyed as her grandmother had taught her to do. “My betrothed has spoken so very highly of you, my little lady,” said the tame crow, “your life-history, Vita, as it may be called, is very touching. If you will take the lamp I will walk before you. We will go straight along this way, then we shall meet no one.” “It seems to me as if somebody were behind us,” said Gerda, as something rushed by her like a shadow on the wall, and then horses with flying manes and thin legs, hunters, ladies and gentlemen on horseback, glided by her, like shadows on the wall. “They are only dreams,” said the crow, “they are coming to fetch the thoughts of the great people out hunting.” “All the better, for we shall be able to look at them in their beds more safely. I hope that when you rise to honor and favor, you will show a grateful heart.” “You may be quite sure of that,” said the crow from the forest. They now came into the first hall, the walls of which were hung with rose-colored satin, embroidered with artificial flowers. Here the dreams again flitted by them but so quickly that Gerda could not distinguish the royal persons. Each hall appeared more splendid than the last, it was enought to bewilder any one. At length they reached a bedroom. The ceiling was like a great palm-tree, with glass leaves of the most costly crystal, and over the centre of the floor two beds, each resembling a lily, hung from a stem of gold. One, in which the princess lay, was white, the other was red; and in this Gerda had to seek for little Kay. She pushed one of the red leaves aside, and saw a little brown neck. Oh, that must be Kay! She called his name out quite loud, and held the lamp over him. The dreams rushed back into the room on horseback. He woke, and turned his head round, it was not little Kay! The prince was only like him in the neck, still he was young and pretty. Then the princess peeped out of her white-lily bed, and asked what was the matter. Then little Gerda wept and told her story, and all that the crows had done to help her. “You poor child,” said the prince and princess; then they praised the crows, and said they were not angry for what they had done, but that it must not happen again, and this time they should be rewarded. “Would you like to have your freedom?” asked the princess, “or would you prefer to be raised to the position of court crows, with all that is left in the kitchen for yourselves?” Then both the crows bowed, and begged to have a fixed appointment, for they thought of their old age, and said it would be so comfortable to feel that they had provision for their old days, as they called it. And then the prince got out of his bed, and gave it up to Gerda, – he could do no more; and she lay down. She folded her little hands, and thought, “How good everyone is to me, men and animals too;” then she closed her eyes and fell into a sweet sleep. All the dreams came flying back again to her, and they looked like angels, and one of them drew a little sledge, on which sat Kay, and nodded to her. But all this was only a dream, and vanished as soon as she awoke. The following day she was dressed from head to foot in silk and velvet, and they invited her to stay at the palace for a few days, and enjoy herself, but she only begged for a pair of boots, and a little carriage, and a horse to draw it, so that she might go into the wide world to seek for Kay. And she obtained, not only boots, but also a muff, and she was neatly dressed; and when she was ready to go, there, at the door, she found a coach made of pure gold, with the coat-of-arms of the prince and princess shining upon it like a star, and the coachman, footman, and outriders all wearing golden crowns on their heads. The prince and princess themselves helped her into the coach, and wished her success. The forest crow, who was now married, accompanied her for the first three miles; he sat by Gerda's side, as he could not bear riding backwards. The tame crow stood in the door-way flapping her wings. She could not go with them, because she had been suffering from headache ever since the new appointment, no doubt from eating too much. The coach was well stored with sweet cakes, and under the seat were fruit and gingerbread nuts. “Farewell, farewell,” cried the prince and princess, and little Gerda wept, and the crow wept; and then, after a few miles, the crow also said “Farewell,” and this was the saddest parting. However, he flew to a tree, and stood flapping his black wings as long as he could see the coach, which glittered in the bright sunshine. |
Kvara rakonto Princo kaj reghidino. Gerda devis denove ripozi. Jen sur la negho, ghuste kontrau shia loko de ripozo, eksaltis granda korniko, kiu jam antaue tie sidis, atente shin rigardis kaj balancadis la kapon. Nun ghi diris: “Kra, kra! bon tag, bon tag!” Pli bone ghi ne povis paroli, ghi tamen ne havis malbonajn intencojn koncerne la malgrandan knabineton kaj demandis shin, kien shi iras tiel sola en la malproksiman mondon. La vorton “sola” Gerda komprenis tro bone, kaj ghian tutan enhavon shi sentis tre profunde; kaj shi rakontis al la korniko sian tutan vivon kaj sorton kaj demandis, chu ghi ne vidis Kayon. La korniko balancis la kapon tre medite kaj diris: “Povas esti, povas esti!” “Kiel? Chu vi tion opinias?” ekkriis la malgranda knabino kaj kisis la kornikon tiel fortege, ke shi preskau premmortigis ghin. “Singarde, singarde!” diris la korniko. “Mi opinias, ke tio estas la malgranda Kay! Sed nun li certe vin forgesis pro la reghidino!” “Chu li loghas che reghidino?” demandis Gerda. “Jes, auskultu!” respondis la korniko, “sed estas al mi malfacile paroli vian lingvon. Tamen se vi komprenas la lingvon de la kornikoj, mi povos rakonti pli bone!” “Ne, tiun lingvon mi ne lernis!” diris Gerda; “sed la avino povosciis paroli ghin tiel same lerte, kiel la rabistan lingvon de la infanoj, Ho, kial mi ghin ne lernis!” “Ne estas grave!” diris la korniko, “mi rakontos tiel, kiel mi povos, sed mia rakontado certe ne estos bona.” Kaj ghi rakontis, kion ghi sciis. “En la regno, en kiu ni nun sidas, loghas eksterordinare sagha reghidino; chiujn gazetojn, kiuj ekzistas en la mondo, shi tralegis kaj denove forgesis, tiel sagha shi estas. Antau nelonge shi sidis sur la trono, kio, kiel oni scias, tute ne estas interesa, kaj pretervole shi kantetis por si: ‘Kial do mi ne edzinighu?’ ? ‘Ha, en chi tiuj vortoj estas multe da vero!’ shi ekpensis, kaj tuj shi decidis edzinighi. Sed shi volis havi edzon, kia povoscius respondi, kiam oni parolas al li, tian edzon, kiu ne sole starus kaj havus grandsinjoran mienon, char tio estas treege enuiga. Shi ordonis kunkunvoki per tamburado chiujn korteganinojn, kaj kiam chi tiuj audis shian deziresprimon,– ili tre ekghojis. ‘Tio plachas al mi!’ ekkriis chiu el ili, ‘pri tio mi antau ne longe jam mem pensis!’ ” “Kredu al mi, ke chiu vorto, kiun mi diras al vi, estas la pura vero!” interrompis la korniko sian rakontadon; “mi havas malsovaghan amatinon, kiu libere promenadas en la palaco, kaj shi chion rakontis al mi!” Kompreneble ghia amatino estis ankau korniko, char chiu korniko serchas similan al si, kaj tio chiam estas korniko. “La gazetoj tuj aperis kun rando el koroj kaj monogramoj de la reghidino. Chiu povis legi en ili nigre sur blanke, ke chiu juna viro kun bela eksterajho havas la rajton veni en la palacon kaj paroli kun la reghidino, kaj ke tiun, kiu povoscius tiel paroli, ke malgrau la chirkauanta brilo li esprimus siajn pensojn senghene kaj samtempe parolus plej bone, tiun la reghidino prenos kiel edzon. Jes, jes!” diris la korniko, “vi povas kredi al mi, tio estas tiel same vera, kiel la fakto, ke mi sidas chi tie. La homoj venis en grandaj amasoj, estis granda kurado kaj pushighado, tamen neniu sukcesis, nek la unuan nek la duan tagon. Kiam ili estis ekstere sur la strato, chiuj bonege povosciis babili, sed apenau ili eniris tra la pordego de la palaco kaj ekvidis la arghentokovritajn korpogardistojn kaj supre de la shtuparoj la servistojn en oro kaj la grandajn prilumitajn salonojn, ili tuj konfuzighis. Kaj kiam ili staris antau la trono, sur kiu sidis la reghidino, ili povis nur ripeti sian lastan vorton, kaj tia sola ripetado ne estis simpatia por shi. La homoj estis tiel konfuzitaj, ke ili preskau trovighis en sveno, ghis ili returne estis sur la strato, tiam la babilado komencighis denove. En tutaj vicoj ili staris de la urba pordego ghis la palaco. Mi mem estis tie, por ankau tion vidi!” asertis la korniko. “Ili farighis malsataj kaj soifaj, tamen en la palaco oni ne donis al ili ech iom da malfresha akvo. Estas vero, ke kelkaj el la plej saghaj provizis sin per buterpanoj, sed ili ne dividis ilin kun sia najbaro. Ili pensis: ‘Li aspektu malsata, tiam la reghidino lin ne prenos!’” “Sed Kay, la malgranda Kay!” demandis Gerda. “Kiam li venis? Chu li ankau trovighis inter la amaso?” “Ne rapidu! Nun ni alvenas ghuste al li! En la tria tago venis malgranda persono, sen chevaloj au veturilo, tute gaja kaj bonhumora, kiu kvazau promenante iris rekte en la palacon. Liaj okuloj brilis kiel la viaj, li havis belegajn longajn harojn, sed malrichajn vestojn.” “Tio estis Kay!” goje ekkriis Gerda. “Ho, mi do lin trovis!” Kaj shi plaudis per la manoj. “Li havis malgrandan tornistron sur sia dorso” , diris la korniko. “Ne, tio certe estis lia glitveturileto!” diris Gerda, “char kun sia glitveturileto li foriris!” “Povas esti!” rediris la korniko; “mi ne vidis tute precize. Sed tion mi scias de mia malsovagha amatino, ke kiam li eniris tra la pordego de la palaco kaj ekvidis la arghentokovritajn korpogardistojn kaj supre de la shtuparoj la servistojn en oro, li absolute neniom konfuzighis. Li faris al ili suprajhan kapsignon kaj diris: ‘Estas certe enuige stari sur la shtuparo, mi preferas eniri!’ Interne la salonoj brilis per hela lumo de kandeloj. Sekretaj konsilanoj kaj ekscelencoj iradis sur propraj piedoj kaj portis orajn vazojn; oni certe povis ricevi korpremon. Liaj botoj knaris terure laute, sed shajnis, ke tio lin tute ne maltrankviligis.” “Tio tute certe estis Kay!” ekkriis Gerda, “mi scias, li havis novajn botojn; mi audis kiel ili knaris en la chambro de la avino!” “Jes, kiel ili knaris!” diris la korniko; “kaj vigle kaj bonhumore li eniris rekte al la reghidino; chi tiu sidis sur perlo, kiu estis tiel granda kiel radshpinilo. Chiuj kortegaj sinjorinoj kun siaj servistinoj kaj kun la servistinoj de siaj servistinoj kaj chiuj kavaliroj kun siaj servistoj kaj kun la servistoj de siaj servistoj, kiuj ankau havis servobubon, staris en ordo chirkaue. Ju pli proksime al la pordo ili staris, des pli fiere ili aspektis. Antau la servobubo de la servisto de servisto, kiu chiam portas pantoflojn, oni de respekto preskau devis direkti la rigardon al la planko, tiel fiere li staris che la pordo!” “Tio kredeble estas terura!” diris la malgranda Gerda, “Kaj Kay tamen ricevis la reghidinon?” “Se mi ne estus korniko, mi shin ricevus, malgrau ke mi estas jam fianchigita. Oni diras, ke li parolis tiel same bone, kiel mi parolas, kiam mi uzas la lingvon de kornikoj, tion diris al mi mia malsovagha amatino. Li estis gaja kaj charmega. Cetere li tute ne havis edzighajn intencojn, li venis sole nur por audi la saghecon de la reghidino, kaj ghin li trovis bona, kaj shi lin ankau trovis bona.” “Jes, certe! tio estis Kay!” diris Gerda, “li estis tiel sagha, li povosciis kalkuli en la kapo kun nombronoj! Ho, chu vi ne volus enkonduki min en la palacon?” “Nu, estas facile tion diri!” respondis la korniko. “Sed kiamaniere ni tion faros? Mi parolos pri tio kun mia malsovagha amatino; shi kredeble povos doni al ni konsilon. Char tion mi devas al vi diri, ke tia malgranda knabino, kiel vi, neniam ricevas permeson por eniri.” “Jes, mi ghin ricevos!” ekkriis Gerda. “Kiam Kay audos pri mia alveno, li tuj eliros kaj prenos min!” “Atendu min tie che la barilo!” diris la korniko, skuetis la kapon kaj forflugis. Estis jam mallume, kiam la korniko revenis. “Ra, ra!” ghi diris. “Mi transdonas al vi multe da salutoj de shi! Jen estas malgranda pano por vi, kiun shi prenis el la kuirejo, kie trovighas sufiche da pano, kaj vi certe estas malsata! Estas por vi nefareble veni en la palacon, char vi estas nudapieda. La arghentokovritaj korpogardistoj kaj la servistoj en oro tion ne permesus. Tamen ne ploru, vi iamaniere jam venos tien. Mia amatino konas malgrandan malantauan shtuparon, kiu kondukas al la dormochambro, kaj shi scias, kie shi povas ricevi la shlosilon.” Ili eniris en la ghardenon, en la grandan aleon, kie la folioj jam defalis unuj post la aliaj, kaj kiam en la palaco iom post iom estis estingitaj chiuj kandeloj, la korniko kondukis la malgrandan Gerdan al malantaua pordo, kiu estis nur duonfermita. Ho, kiel la koro de Gerda batis de timo kaj sopiro! Shi havis tian senton, kvazau shi volas fari ion malbonan, kaj tamen shi volis ja nur sciigi, chu la malgranda Kay tie estas. Jes tio estis certe li! Shi prezentis al si tute vive liajn saghajn okulojn, liajn longajn harojn; shi vidis lin sincere ridanta, kiel tiam, kiam ili hejme sidis sub la rozoj. Li certe ghojos, kiam li shin vidos, kiam li audos, kiel malproksiman vojiron shi faris pro li, kaj kiam li sciighos, kiel afliktitaj ili chiuj estis hejme, kiam li plu ne revenis. Ho, tio estis timo kaj ghojo! Jen ili estis sur la shtuparo. Tie sur shranko brulis malgranda lampo. Meze sur la planko staris la malsovagha korniko, turnadis la kapeton chiuflanken kaj observadis Gerdan, kiu faradis riverencojn, kiel la avino shin instruis. “Mia fiancho rakontis al mi pri vi, mia malgranda fraulineto, tre multe da bono!” komencis la malsovagha korniko. “Via sorto estas ankau efektive tre kortushanta. Estu tiel bona kaj prenu la lampon, mi iras antau vi. Ni iros chi tie rekte, char chi tie ni neniun renkontos.” “Shajnas al mi, ke iu venas malantau ni!” diris Gerda; kaj efektive io preterflugis preter shi. Estis tiel, kvazau ombroj transglitas sur la muro, chevaloj kun flirtantaj kolharoj kaj graciaj kruroj, chasoservistoj, sinjoroj kaj sinjorinoj sur chevaloj. “Tio estas nur songhoj!” diris la korniko, “ili venas kaj prenas la pensojn de la altaj gesinjoroj al chaso. Tio estas favora por nia celo, en tia okazo vi en la lito povos pli bone ilin pririgardi. Sed mi fidas, ke kiam vi atingos honoron kaj altan situacion, vi montros dankeman koron.” “Kial ni nun perdu vortojn pri tio!” diris la arbara korniko. Jen ili eniris en la unuan salonon; ghi estis kovrita per rozokolora atlaso, kaj artefaritaj floroj ornamis chiujn murojn. Chi tie la songhoj jam preterflugis antau ili, sed ili flugis tiel rapide, ke Gerda ne sukcesis vidi la altajn gesinjorojn. Unu salono estis pli luksa ol la alia; la vido de la multaj grandvalorajoj povis simple kauzi kapturnon. Jen ili estis en la dormochambro. Ghia plafono similis al granda palmo kun folioj el vitro, el belega vitro, kaj meze sur la planko, fiksite al dika stango el oro, staris du litoj, el kiuj chiu havis la formon de lilio. Unu, en kiu kushis la reghidino, estis blanka; la dua estis rugha, kaj en chi tiu Gerda devis serchi la malgrandan Kayon. Shi forklinis flanken unu el la folioj, kaj tiam shi ekvidis brunan nukon. Jes, tio estis Kay! Shi elkriis tute laute lian nomon, tenis la lampon tiel, ke la lumo falu sur lin... la songhoj surchevale enkuregis returne en la chambron, li vekighis, turnis la kapon, kaj... tio ne estis la malgranda Kay. La princo similis al li nur per sia nuko, sed li estis juna kaj bela. Kaj el la blanka liliforma lito elrigardis la reghidino kaj demandis, kio tio estas. Tiam la malgranda Gerda ekploris kaj rakontis sian tutan historion kaj chion, kion la kornikoj faris por shi. “Ho kompatinda infano!” diris la princo kaj la reghidino, kaj ili laudis la kornikojn kaj diris, ke ili tute ne koleras ilin, sed ke pli ofte ili tion ne faru. Dume ili ricevos rekompencon. “Chu vi volas libere flugi?” demandis la reghidino, “au chu vi volas ricevi fiksitan oficon de kortegaj kornikoj kun chio, kio estas eljhetata el la kuirejo?” Ambau kornikoj klinighis kaj petis fiksitan oficon, char ili pensis pri sia estonta maljuneco kaj diris, ke estas ja tiel bele, se oni en la maljuneco povas vivi senzorge. La princo levighis el sia lito kaj proponis al Gerda, ke shi dormu en ghi, pli multe li ja ne povis fari. Shi kunmetis siajn malgrandajn manetojn kaj pensis: “Kiel bonaj estas la homoj kaj la bestoj!” Kaj shi fermis siajn okulojn kaj dolche endormighis. Chiuj songhoj denove enshvebis, kaj nun ili aspektis kiel angheloj de Dio. Ili tiris malgrandan glitveturilon, sur kiu sidis Kay kaj faradis kapsignojn. Sed la tutajho estis nur kreitajho el la regno de songhoj, kaj tial che shia vekigho ghi denove malaperis. En la sekvanta tago oni vestis shin de la kapo ghis la piedoj per veluro kaj silko. Oni afable proponis al shi, ke shi restu en la palaco kaj vivu en lukso kaj ghojoj, sed shi petis nur pri malgranda veturilo kun unu chevalo kaj pri paro da botetoj, dirante, ke tiam shi volas denove elveturi en la malproksiman mondon kaj serchi Kayon. Shi ricevis ne sole la botetojn, sed ankau mufon, kaj oni charme shin vestis. Kiam shi volis forveturi, antau la pordo staris nova veturileto el pura oro, la blazono de la princo kaj de la reghidino brilis sur ghi kiel stelo. Kochero, servistoj kaj antaurajdantoj – jes, jes, antaurajdantoj ankau chi estis – sidis kun oraj kronoj sur la kapo. La princo kaj la reghidino mem helpis al shi eniri en la kaleshon kaj deziris al shi chian felichon. La arbara korniko, kiu dume jam edzighis, akompanis shin la unuajn tri mejlojn; ghi sidis flanke de shi, char veturadon sur la dorsantaua loko ghi ne povis traelporti. La dua korniko staris proksime kaj frapadis per la flugiloj; ghi ne akompanis shin, car depost la ricevo de la fiksita ofico kun la abunda manghado ghi ofte suferadis kapdoloron. Interne la kalesho estis garnita per sukerkrakenoj, kaj sidkestoj estis plenigitaj per fruktoj kaj spiconuksoj. “Adiau, adiau!” kriis la princo kaj la reghidino, kaj la malgranda Gerda ploris, kaj la korniko ankau ploris. Tiel pasis la unuaj mejloj, poste ankau la korniko diris adiau, kaj tio estis la plej malfacila disigho. Ghi flugis sur arbon kaj frapadis per siaj nigraj flugiloj tiel longe, kiel ghi povis ankorau vidi la kaleshon, kiu brilis kiel la varma sunlumo. |
Пришлось Герде опять присесть отдохнуть. На снегу прямо перед ней прыгал большой ворон. Долго смотрел он на девочку, кивая ей головою, и наконец молвил:
- Кар-кар! Здррравствуй!
Выговаривать по-человечески чище он не мог, но он желал девочке добра и спросил ее, куда это она бредет по белу свету одна-одинешенька. Что такое “одна-одинешенька”, Герда знала очень хорошо, сама на себе испытала. Рассказав ворону всю свою жизнь, девочка спросила, не видал ли он Кая.
Ворон задумчиво покачал головой и сказал:
- Может быть! Может быть!
- Как? Правда? - воскликнула девочка и чуть не задушила ворона - так крепко она его расцеловала.
- Потише, потише! - сказал ворон. - Думаю, это был твой Кай. Но теперь он, верно, забыл тебя со своею принцессой!
- Разве он живет у принцессы? - спросила Герда.
- А вот послушай, - сказал ворон. - Только мне ужасно трудно говорить по-вашему. Вот если бы ты понимала по-вороньи, я рассказал бы тебе обо всем куда лучше.
- Нет, этому меня не учили, - сказала Герда. - Как жалко!
- Ну ничего, - сказал ворон. - Расскажу, как сумею, хоть и плохо. И он рассказал все, что знал.
- В королевстве, где мы с тобой находимся, есть принцесса, такая умница, что и сказать нельзя! Прочла все газеты на свете и позабыла все, что в них прочла, - вот какая умница! Раз как-то сидит она на троне - а веселья-то в этом не так уж много, как люди говорят, - и напевает песенку: “Отчего бы мне не выйти замуж?” “А ведь и в самом деле!” - подумала она, и ей захотелось замуж. Но в мужья она хотела выбрать такого человека, который бы умел отвечать, когда с ним говорят, а не такого, что умел бы только важничать, - это ведь так скучно! И вот барабанным боем созывают всех придворных дам, объявляют им волю принцессы. Уж так они все обрадовались! “Вот это нам нравится! - говорят. - Мы и сами недавно об этом думали!” Все это истинная правда! - прибавил ворон. - У меня при дворе есть невеста - ручная ворона, от нее-то я и знаю все это.
На другой день все газеты вышли с каймой из сердец и с вензелями принцессы. В газетах было объявлено, что каждый молодой человек приятной наружности может явиться во дворец и побеседовать с принцессой; того же, кто будет держать себя непринужденно, как дома, и окажется всех красноречивее, принцесса изберет в мужья. Да, да! - повторил ворон. - Все это так же верно, как то, что я сижу здесь перед тобою. Народ валом повалил во дворец, пошла давка и толкотня, да все без проку ни в первый, ни во второй день. На улице все женихи говорят отлично, а стоит им перешагнуть дворцовый порог, увидеть гвардию в серебре да лакеев в золоте и войти в огромные, залитые светом залы - и их оторопь берет. Подступят к трону, где сидит принцесса, да и повторяют за ней ее же слова, а ей вовсе не это было нужно. Ну, точно на них порчу напускали, опаивали дурманом! А выйдут за ворота - опять обретут дар слова. От самых ворот до дверей тянулся длинный-длинный хвост женихов. Я сам там был и видел.
- Ну, а Кай-то, Кай? - спросила Герда. - Когда же он явился? И он пришел свататься?
- Постой! Постой! Вот мы дошли и до него! На третий день явился небольшой человечек, не в карете, не верхом, а просто пешком, и прямо во дворец. Глаза блестят, как твои, волосы длинные, вот только одет бедно.
- 'Это Кай! - обрадовалась Герда. - Я нашла его! - И она захлопала в ладоши.
- За спиной у него была котомка, - продолжал ворон.
- Нет, это, верно, были его санки! - сказала Герда. - Он ушел из дому с санками.
- Очень может быть! - сказал ворон. - Я не особенно вглядывался. Так вот, моя невеста рассказывала, как вошел он в дворцовые ворота и увидел гвардию в серебре, а по всей лестнице лакеев в золоте, ни капельки не смутился, только головой кивнул и сказал: “Скучненько, должно быть, стоять тут на лестнице, войду-ка я лучше в комнаты!” А все залы залиты светом. Тайные советники и их превосходительства расхаживают без сапог, золотые блюда разносят, - торжественнее некуда! Сапоги его страшно скрипят, а ему все нипочем.
- Это, наверное, Кай! - воскликнула Герда. - Я знаю, он был в новых сапогах. Я сама слышала, как они скрипели, когда он приходил к бабушке.
- Да, они таки скрипели порядком, - продолжал ворон. - Но он смело подошел к принцессе. Она сидела на жемчужине величиною с колесо прялки, а кругом стояли придворные дамы со своими служанками и служанками служанок и кавалеры со слугами и слугами слуг, а у тех опять прислужники. Чем ближе кто-нибудь стоял к дверям, тем выше задирал нос. На прислужника слуги, прислуживающего слуге и стоявшего в самых дверях, нельзя было и взглянуть без дрожи - такой он был важный!
- Вот страх-то! - сказала Герда. - А Кай все-таки женился на принцессе?
- Не будь я вороном, я бы сам женился на ней, хоть я и помолвлен. Он завел с принцессой беседу и говорил не хуже, чем я по-вороньи, - так по крайней мере сказала мне моя ручная невеста. Держался он очень свободно и мило и заявил, что пришел не свататься, а только послушать умные речи принцессы. Ну и вот, она ему понравилась, он ей тоже.
- Да-да, это Кай! - сказала Герда. - Он ведь такой умный! Он знал все четыре действия арифметики, да еще с дробями! Ах, проводи же меня во дворец!
- Легко сказать, - отвечал ворон, - трудно сделать. Постой, я поговорю с моей невестой, она что-нибудь придумает и посоветует нам. Ты думаешь, что тебя вот так прямо и впустят во дворец? Как же, не очень-то впускают таких девочек!
- Меня впустят! - сказала Герда. - Когда Кай услышит, что я тут, он сейчас же прибежит за мною.
- Подожди меня тут у решетки, - сказал ворон, тряхнул головой и улетел.
Вернулся он уже совсем под вечер и закаркал:
- Кар, кар! Моя невеста шлет тебе тысячу поклонов и вот этот хлебец. Она стащила его на кухне - там их много, а ты, верно, голодна!.. Ну, во дворец тебе не попасть: ты ведь босая - гвардия в серебре и лакеи в золоте ни за что не пропустят тебя. Но не плачь, ты все-таки попадешь туда. Невеста моя знает, как пройти в спальню принцессы с черного хода и где достать ключ.
И вот они вошли в сад, пошли по длинным аллеям, где один за другим падали осенние листья, и когда огни во дворце погасли, ворон провел девочку в полуотворенную дверь.
О, как билось сердечко Герды от страха и нетерпения! Точно она собиралась сделать что-то дурное, а ведь она только хотела узнать, не здесь ли ее Кай! Да, да, он, верно, здесь! Герда так живо представляла себе его умные глаза, длинные волосы, и как он улыбался ей, когда они, бывало, сидели рядышком под кустами роз. А как обрадуется он теперь, когда увидит ее, услышит, на какой длинный путь решилась она ради него, узнает, как горевали о нем все домашние! Ах, она была просто вне себя от страха и радости!
Но вот они на площадке лестницы. На шкафу горела лампа, а на полу сидела ручная ворона и осматривалась по сторонам. Герда присела и поклонилась, как учила ее бабушка.
- Мой жених рассказывал мне о вас столько хорошего, барышня! - сказала ручная ворона. - И ваша жизнь также очень трогательна! Не угодно ли вам взять лампу, а я пойду вперед. Мы пойдем прямою дорогой, тут мы никого не встретим.
- А мне кажется, за нами кто-то идет, - сказала Герда, и в ту же минуту мимо нее с легким шумом промчались какие-то тени: лошади с развевающимися гривами и тонкими ногами, охотники, дамы и кавалеры верхами.
- Это сны! - сказала ручная ворона. - Они являются сюда, чтобы мысли высоких особ унеслись на охоту. Тем лучше для нас, удобнее будет рассмотреть спящих.
Тут они вошли в первую залу, где стены были обиты розовым атласом, затканным цветами. Мимо девочки опять пронеслись сны, но так быстро, что она не успела рассмотреть всадников. Одна зала была великолепнее другой, так что было от чего прийти в замешательство. Наконец они дошли до спальни. Потолок напоминал верхушку огромной пальмы с драгоценными хрустальными листьями; с середины его спускался толстый золотой стебель, на котором висели две кровати в виде лилий. Одна была белая, в ней спала принцесса, другая - красная, и в ней Герда надеялась найти Кая. Девочка слегка отогнула один из красных лепестков и увидала темно-русый затылок. Это Кай! Она громко назвала его по имени и поднесла лампу к самому его лицу. Сны с шумом умчались прочь; принц проснулся и повернул голову... Ах, это был не Кай!
Принц походил на него только с затылка, но был так же молод и красив. Из белой лилии выглянула принцесса и спросила, что случилось. Герда заплакала и рассказала всю свою историю, упомянув и о том, что сделали для нее вороны.
- Ах ты бедняжка! - сказали принц и принцесса, похвалили ворон, объявили, что ничуть не гневаются на них - только пусть они не делают этого впредь, - и захотели даже наградить их.
- Хотите быть вольными птицами? - спросила принцесса. - Или желаете занять должность придворных ворон, на полном содержании из кухонных остатков?
Ворон с вороной поклонились и попросили должности при дворе. Они подумали о старости и сказали:
- Хорошо ведь иметь верный кусок хлеба на старости лет!
Принц встал и уступил свою постель Герде - больше он пока ничего не мог для нее сделать. А она сложила ручки и подумала: “Как добры все люди и животные!” - закрыла глаза и сладко заснула. Сны опять прилетели в спальню, но теперь они везли на маленьких саночках Кая, который кивал Герде головою. Увы, все это было лишь во сне и исчезло, как только девочка проснулась.
На другой день ее одели с ног до головы в шелк и бархат и позволили ей оставаться во дворце сколько она пожелает.
Девочка могла жить да поживать тут припеваючи, но прогостила всего несколько дней и стала просить, чтобы ей дали повозку с лошадью и пару башмаков - она опять хотела пуститься разыскивать по белу свету своего названого братца.
Ей дали и башмаки, и муфту, и чудесное платье, а когда она простилась со всеми, к воротам подъехала карета из чистого золота, с сияющими, как звезды, гербами принца и принцессы: у кучера, лакеев, форейторов - дали ей и форейторов - красовались на головах маленькие золотые короны.
Принц и принцесса сами усадили Герду в карету и пожелали ей счастливого пути.
Лесной ворон, который уже успел жениться, провожал девочку первые три мили и сидел в карете рядом с нею - он не мог ехать, сидя спиною к лошадям. Ручная ворона сидела на воротах и хлопала крыльями. Она не поехала провожать Герду, потому что страдала головными болями, с тех пор как получила должность при дворе и слишком много ела. Карета была битком набита сахарными крендельками, а ящик под сиденьем - фруктами и пряниками.
- Прощай! Прощай! - закричали принц и принцесса.
Герда заплакала, ворона - тоже. Через три мили простился с девочкой и ворон. Тяжелое было расставание! Ворон взлетел на дерево и махал черными крыльями до тех пор, пока карета, сиявшая, как солнце, не скрылась из виду.