Chapitro II

Kolora spiraleto

Do, la profesoro lumigis la globon kaj chirkaurigardis. Li enshaltis reflektilon sur longa eksperimenta tablo, surmetis blankan kitelon, klakis per iuj instrumentoj sur la tablo...

Multaj el 30 miloj da mekanikaj veturiloj, trafikantaj en la jaro 28-a en Moskvo, trakuradis la Hercen-straton, susurante sur glataj pavimeroj, kaj post chiu minuto kun bruo kaj grinco glitadis de la Hercen-strato al la Mohhovaja-strato tramo de la 16, 22, 48 au 53-a itineroj. Ghi jetadis en la glacojn de la kabineto rebrilojn de diverskoloraj lumoj, kaj fore kaj alte estis videbla nebula, pala duonluna serpo apud la malserena kaj masiva chapo de la templo de Kristo.

Sed nek ghi, nek bruo de la printempa Moskvo iomgrade atentigis Profesoron Persikov. Li sidis sur helica tripieda tabureto kaj per la brunighintaj pro tabako fingroj turnadis ghustigan shraubon de bonega Zeiss-mikroskopo, en kiu estis enmetita ordinara nekolorigita preparajho de freshaj ameboj. En tiu momento, kiam Persikov estis shanghanta pligrandigon de 5 ghis 10 miloj, la pordo duone malfermighis, montrighis akrapinta barbeto, leda antautuko, kaj la asistanto vokis:

- Vladimir Ipatjevich, mi metis la krispon, chu vi ne deziras rigardi?

Persikov vigle glitis desur la tabureto, lasinte la ghustig-shraubon duonvoje, kaj, malrapide turnante cigaredon en la manoj, trairis en la kabineton de la asistanto. Tie, sur la vitra tablo, rano, duonasfiksiighinta kaj svenanta pro teruro kaj doloro, estis sternita sur korka stativo, kaj ghia diafana glimeca tripo estis elmetita el la sanganta ventro sub mikroskopon.

- Tre bone, - diris Persikov kaj aligis la okulon al okulario de la mikroskopo.

Evidente, eblis elrigardi ion ekstreme interesan en la krispo de la rano, kie, videblaj kvazau sur manplato, lau riveroj de angioj vigle cirkulis vivantaj globuloj. Persikov forgesis pri siaj ameboj kaj dum horo kaj duono alterne kun Ivanov rigardis tra la lenso de la mikroskopo. Che tio ambau sciencistoj intershanghadis per viglaj, sed nekompreneblaj por ordinaruloj vortoj.

Finfine Persikov deflankighis de la mikroskopo, dirinte:

- La sango koagulighas, bedaurinde.

La rano pene movetis la kapon, kaj en ghiaj malvivighantaj okuloj klare vidighis la vortoj: "Kanajloj vi estas, jen kio..."

Malstrechante la rigidighintajn krurojn, Persikov levighis, revenis en sian kabineton, oscedis, frotis per la fingroj la konstante inflamighantajn palpebrojn kaj, eksidinte sur la tabureton, enrigardis en la mikroskopon, la fingrojn li metis sur la ghustigshraubon kaj jam estis turnonta ghin, sed ne turnis. Per la dekstra okulo Persikov vidis duondiafanan blankan diskon kaj en ghi malklarajn palajn amebojn, kaj meze de la disko situis kolora spiraleto, simila al virina buklo. Tian spiraleton kaj Persikov mem, kaj centoj da liaj lernantoj vidis multfoje, sed neniu interesighis pri ghi, char ne estis bezono pri tio. La kolora fasketo da lum-radioj nur malhelpis la observadon kaj montris, ke la preparajho ne estas en la fokuso. Tial oni kutime senkompate forvishis ghin per unu turno de la shraubo, prilumigante la spacon per homogena blanka lumo. La longaj fingroj de la zoologo jam firmkontakte ekkushis sur la kapon de la shraubo, sed subite ektremis kaj deglitis. Tion kauzis la dekstra okulo de Persikov, ghi subite atentstrechighis, ekmiregis, ech plenighis per alarmo. Ne sentalenta ordinarulo sidis che la mikroskopo por la plago de la respubliko. Ne, sidis Profesoro Persikov! La tuta lia vivo, liaj revoj koncentrighis en la dekstra okulo. Chirkau kvin minutojn en shtona silento la supera estajho observis la malsuperan, turmentante kaj strechante la okulon super la preparajho, situanta ekster la fokuso. Chio silentis chirkaue. Pankrat jam ekdormis en sia chambro en la vestiblo, kaj nur foje en malproksimo muzikece kaj milde ektintis vitroj en shrankoj - tio Ivanov, forironte, shlosis sian kabineton. Post li ghemsonis la enira pordo. Jam poste audighis la profesora vocho. Ne estis klare, kiun li demandis:

- Kio ghi estas? Mi nenion komprenas...

Malfrua kamiono traveturis la Hercen-straton, skuinte la malnovajn murojn de la instituto. Plata vitra taseto kun pinchiloj ektintis sur la tablo. La profesoro palighis kaj levis la manojn super la mikroskopo, kvazau la patrino super la infano, al kiu minacas danghero. Nun ne plu temis ech pri tio, ke Persikov ekturnu la shraubon, ho ne, li jam timis, ke iu flanka forto povas elpushi el la rigardkampo tion, kion li ekvidis.

Estis jam profunda blanka mateno kun ora strio, strekuminta la kremkoloran peronon de la instituto, kiam la profesoro forlasis la mikroskopon kaj aliris fenestron sur la rigidighintaj piedoj. Li premis per la tremantaj fingroj butonon, kaj nigraj densaj kurtenoj shirmis la matenon, kaj en la kabineto revivighis la sagheca sciencista nokto. La flavighinta kaj vervighinta Persikov dismetis la piedojn kaj ekparolis, fiksrigardante la pargeton per la larmantaj okuloj:

- Sed, kiel do tio okazas? Ja tio estas terure!.. Terure, sinjoroj, - ripetis li, turnante sin al bufoj en la terario, sed la bufoj dormis kaj nenion respondis al li.

Li eksilentis, poste aliris la shaltilon, levis la kurtenojn, forshaltis chiujn lumojn kaj rigardis en la mikroskopon. Lia vizagho strechighis, li kuntiris la fasketozajn flavajn brovojn.

- Uhu, uhu, - murmuris li, - jen ghi malaperis. Kompreneble. Ko-o-mpreneble, - longtiris li, furioze kaj admire rigardante la mallumighintan globon super la kapo, - tio estas simpla.

Kaj li denove mallevis la susurantajn kurtenojn kaj denove lumigis la globon. Li rigardis en la mikroskopon, ghoje kaj iel rabece grimacis.

- Mi kaptos ghin, - solene kaj gravmiene diris li, levante la fingron supren, - kaptos. Eble ankau per la suno.

Denove la kurtenoj saltlevigis. La suno jam estis antauokuie. Jen ghi supervershis la murojn de la instituto kaj oblikve ekkushis sur la pavimerojn de la Hercen-strato. La profesoro rigardis en la fenestron, cerbumante, kie estos la suno tage. Li estis jen deiranta, jen alproksimighanta, iomete dancante, kaj finfine ekkushis per la ventro sur la fenestrobreton.

Li komencis gravan kaj misteran laboron. Li shirmis la mikroskopon per vitra klosho. Super blueta flamo de brulilo li fandis pecon da sigelvakso kaj algluis randojn de la klosho al la tablo kaj sur la vaksaj makuloj premsignis sian dikfingron. Li estingis la gasflamon, eliris kaj shlosis la pordon de la kabineto per la angla seruro.

En koridoroj de la instituto estis duonlumo. La profesoro atingis la chambron de Pankrat kaj longe sensukcese frapis ghin. Finfine post la pordo audighis kvazau grumblo de chen-hundo, sputado kaj mugho, kaj Pankrat en strikolora subpantalono kun ligshnuretoj sur la maleoloj aperis en luma makulo. Liaj okuloj freneze rigardachis la scienciston, li ankorau hurletis tra la dormo.

- Pankrat, - diris la profesoro, rigardante al li super la okulvitroj, - pardonu, ke mi vekis vin. Jen kio, amiko, en mian kabineton morgau ne eniru. Mi lasis tie laborajhon, kiun ne licas movi. Chu vi komprenis?

- U-u-u, ko-ko-komprenis, - respondis Pankrat, nenion kompreninte. Li shancelighetis kaj mughis.

- Ne, auskultu, vi vekighu, Pankrat, - diris la zoologo kaj piketis la ripojn de Pankrat, pro kio sur ties vizagho rezultis ektimo kaj ioma grado de ekkonscio en la okuloj. - La kabineton mi shlosis, - daurigis Persikov, - do ne necesas ordigi ghin ghis mia reveno. Chu vi komprenis?

- Plenumotas, - traraukis Pankrat.

- Nu jen bonege, enlitighu.

Pankrat turnighis, malaperis en la pordo kaj tuje falis sur la liton, kaj la profesoro komencis vesti sin en la vestiblo. Li surmetis grizan someran palton kaj molan chapelon, poste, rememorinte pri la bildo en la mikroskopo, fikse ekrigardis siajn galoshojn kaj rigardis al ili kelkajn sekundojn, kvazau ekvidis tiujn unuan fojon. Poste li surmetis la maldekstran kaj intencis surmeti sur la maldekstran la dekstran, sed tiu ne obeis.

- Kia terura hazardajo estas, ke li forvokis min, - diris la sciencisto, - aliokaze mi pretervidus ghin. Sed kion tio promesas?.. Ja tio promesas diablo scias kion!..

La profesoro ekridetis, duonferme okulumis la galoshojn kaj la maldekstran demetis, sed la dekstran surmetis.

- Dio mia! Ja ech ne eblas imagi chiujn postsekvojn... La profesoro malestime piedpushis la maldekstran galoshon, kiu incitis lin, ne dezirante surmetighi sur la dekstran, kaj ekiris al la elirejo en sola galosho. Li tuje perdis naztukon kaj eliris, frapinte per la peza pordo. Sur la perono li longe serchis en la poshoj alumetojn, frapante siajn flankojn, trovis kaj ekiris tra la strato kun nebruligita cigaredo en la busho.

Ech unu homon ne renkontis la sciencisto ghis la templo. Tie la profesoro, suprenlevinte la vizaghon, okulfiksighis al la ora helmo. La suno frandeme lekis ghin de unu flanko.

- Kial do mi antaue ne vidis ghin, kia hazardajho?.. Fi, idioto, - la profesoro klinighis kaj ekmeditis, rigardante al la diversvestitaj piedoj, - hm... kion do fari? Chu reveni al Pankrat? Ne, ne eblas veki lin. Forjheti ghin, achan, estus domaghe. Necesas porti en la manoj. Li demetis la galoshon kaj abomeneme ekportis ghin.

En malnova automobilo de la Prechistenka-strato elveturis triopo. Du ebrietaj uloj kaj sur iliaj genuoj puca virino en silka pufpantalono lau la modo de la jaro 28-a.

- Hej, onkleto! - kriis shi per malalta sibleta vocho, - chu vi fordrinkis la duan galosheton?

- Vershajne, en "Alkazar" satighis la olduleto, - ekridachis la maldekstra ebria ulo, la dekstra elshovis sin el la automobilo kaj kriis:

- Onklo, chu la noktdrinkejo en la Volhhonka-strato estas malfermita? Ni veturas tien!

La profesoro rigore rigardis al ili super la okulvitroj, fallasis la cigaredon el la busho kaj tuje forgesis pri ilia ekzisto. Sur la Prechistenskij-bulvardo naskighis suna fendo, kaj la helmo de la Kristo-templo ekflagris. La suno levighis.

Глава 2. Цветной завиток

     Итак, профессор  зажег  шар  и огляделся.  Зажег рефлектор  на  длинном экспериментальном столе, надел белый халат, позвенел какими-то инструментами на столе...
     Многие  из 30 тысяч механических  экипажей,  бегавших в  28-м  году  по Москве, проскакивали по  улице  Герцена, шурша  по гладким  торцам,  и через каждую минуту с гулом и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай 16, 22,  48  или  53-го  маршрута.  Отблески  разноцветных  огней  забрасывал  в зеркальные стекла кабинета, и  далеко  и  высоко был виден рядом с темной  и грузной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп.
     Но ни  он,  ни  гул весенней Москвы  нисколько  не занимали  профессора Персикова. Он сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами вертел кремальеру великолепного цейсовского  микроскопа,  в который был заложен обыкновенный  неокрашенный  препарат свежих  амеб. В тот момент, когда  Персиков  менял  увеличение с  5 на  10  тысяч,  дверь  приоткрылась, показалась остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал:
     - Владимир Ипатьевич, я установил брыжжейку, не хотите ли взглянуть?
     Персиков  живо  сполз  с табурета,  бросил  кремальеру  на полдороге и, медленно  вертя  в  руках  папиросу, прошел  в  кабинет  ассистента. Там, на стеклянном  столе, полузадушенная  и обмершая от страха и  боли лягушка была распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного живота в микроскоп.
     - Очень хорошо, - сказал Персиков и припал глазом к окуляру микроскопа.
     Очевидно, что-то  очень  интересное можно  было рассмотреть в брыжжейке лягушки, где, как  на  ладони видные, по  рекам сосудов  бойко  бежали живые кровяные шарики. Персиков забыл о своих амебах и в течении полутора часов по очереди  с  Ивановым  припадал к  стеклу  микроскопа.  При  этом оба  ученых перебрасывались оживленными, но непонятными простым смертным словами.
     Наконец Персиков отвалился от микроскопа, заявив:
     - Сворачивается кровь, ничего не поделаешь.
     Лягушка  тяжко  шевельнула  головой,  и в  ее  потухающих  глазах  были явственны слова: "сволочи вы, вот что..."
     Разминая  затекшие ноги,  Персиков  поднялся, вернулся в  свой кабинет, зевнул, потер пальцами вечно воспаленные веки и, присев на табурет, заглянул в микроскоп, пальцы он наложил  на кремальеру и уже собирался двинуть  винт, но не двинул.  Правым глазом  видел Персиков мутноватый белый  диск  и в нем смутных белых  амеб, а посредине диска  сидел  цветной  завиток,  похожий на женский локон. Этот  завиток и  сам  Персиков, и сотни его  учеников  видели очень много  раз и никто  не интересовался им,  да и  незачем  было. Цветной пучок света лишь  мешал  наблюдению и показывал, что  препарат  не в фокусе. Поэтому его безжалостно  стирали  одним поворотом винта, освещая поле ровным белым светом.  Длинные пальцы зоолога уже вплотную  легли на нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз Персикова, он  вдруг насторожился, изумился, налился даже тревогой. Не бездарная посредственность на горе республике сидела  у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков!  Вся жизнь, его помыслы сосредоточились в  правом глазу.  Минут  пять  в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса  препаратом.  Кругом все  молчало.  Панкрат  заснул уже  в  своей комнате  в  вестибюле,  и  один  только  раз в отдалении музыкально и  нежно прозвенели стекла в шкапах - это  Иванов, уходя, запер свой кабинет.  За ним простонала входная дверь. Потом уже послышался голос профессора. У  кого  он спросил - неизвестно.
     - Что такое? Ничего не понимаю...
     Запоздалый грузовик прошел  по улице  Герцена,  колыхнув  старые  стены института.  Плоская  стеклянная  чашечка  с  пинцетами  звякнула  на  столе. Профессор  побледнел  и  занес  руку над  микроскопом, так,  словно мать над дитятей,  которому угрожает опасность.  Теперь  не могло быть  и речи о том, чтобы  Персиков  двинул  винт,  о  нет, он  боялся  уже, чтобы  какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидел.
     Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института, когда  профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну.  Он дрожащими  пальцами нажал кнопку,  и черные  глухие шторы  закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый  и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами:
     - Но как же это так? Ведь это же чудовищно!.. Это чудовищно, господа, - повторил  он, обращаясь к жабам  в террарии,  но жабы спали и ничего ему  не ответили.
     Он помолчал,  потом  подошел к  выключателю,  поднял шторы, потушил все огни  и  заглянул  в  микроскоп. Лицо  его  стало  напряженным,  он  сдвинул кустоватые желтые брови.
     - Угу, угу, -  пробурчал он, - пропал. Понимаю. По-о-нимаю,  - протянул он  сумасшедше  и  вдохновенно, глядя  на погасший шар над  головой,  -  это просто.
     И  он  вновь  опустил  шипящие  шторы и  вновь  зажег шар.  Заглянул  в микроскоп, радостно и как бы хищно осклабился.
     -  Я  его поймаю,  - торжественно  и важно  сказал  он, поднимая  палец кверху. - Поймаю. Может быть, и от солнца.
     Опять  шторы  взвились.  Солнце  было  налицо.  Вот  оно  залило  стены института и  косяком легло  на  торцах  Герцена.  Профессор смотрел  в окно, соображая,  где будет солнце  днем. Он то отходил,  то приближался, легонько пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник.
     Приступил  к важной и таинственной работе.  Стеклянным колпаком  накрыл микроскоп.  На  синеватом  пламени  горелки расплавил кусок сургуча  и  края колокола припечатал  к столу, а  на  сургучных  пятнах оттиснул свой большой палец. Газ потушил, вышел и дверь кабинета запер на английский замок.
     Полусвет  был  в коридорах  института. Профессор  добрался  до  комнаты Панкрата и долго и безуспешно стучал в нее. Наконец, за  дверью  послышалось урчанье  как бы  цепного пса, харканье  и мычанье,  и  Панкрат  в  полосатых подштанниках, с завязками на щиколотках предстал в  светлом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна.
     - Панкрат, -  сказал профессор,  глядя на него поверх  очков, - извини, что я тебя  разбудил. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. Я там работу оставил, которую сдвигать нельзя. Понял?
     -  У-у-у,  по-по-понял,  -  ответил  Панкрат,   ничего   не  поняв.  Он пошатывался и рычал.
     - Нет, слушай, ты проснись, Панкрат, - молвил зоолог и легонько потыкал Панкрата  в  ребра, отчего у того на  лице получился испуг и  некоторая тень осмысленности в глазах.  -  Кабинет я  запер, -  продолжал Персиков,  -  так убирать его не нужно до моего прихода. Понял?
     - Слушаю-с, - прохрипел Панкрат.
     - Ну вот и прекрасно, ложись спать.
     Панкрат  повернулся, исчез в  двери и  тотчас  обрушился  в  постель, а профессор стал одеваться в вестибюле. Он надел серое  летнее пальто и мягкую шляпу, затем, вспомнив  про картину в микроскопе, уставился  на свои калоши, словно видел их впервые.  Затем левую надел и на левую хотел  надеть правую, но та не полезла.
     - Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, - сказал ученый, - иначе я его так бы и не  заметил. Но  что это сулит?..  Ведь  это сулит черт знает что такое!..
     Профессор  усмехнулся, прищурился на  калоши и  левую  снял,  а  правую надел. - Боже мой! Ведь даже нельзя представить  себе всех  последствий... - Профессор  с презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его, не желая налезать  на  правую,  и  пошел к выходу в одной калоше.  Тут же он  потерял носовой платок и вышел, хлопнув тяжелою  дверью. На крыльце он долго искал в карманах  спички,  хлопая  себя  по  бокам, нашел  и  тронулся  по  улице  с незажженной папиросой во рту.
     Ни  одного человека ученый не встретил до  самого храма. Там профессор, задрав голову,  приковался к золотому шлему. Солнце сладостно  лизало  его с одной стороны.
     -  Как же  раньше я не видал его, какая случайность?..  Тьфу, дурак,  - профессор наклонился и задумался, глядя на разно обутые ноги, - гм... как же быть? К  Панкрату  вернуться?  Нет,  его не разбудишь.  Бросить  ее, подлую, жалко. Придется в руках нести. - Он снял калошу и брезгливо понес ее.
     На  старом  автомобиле  с Пречистенки  выехали  трое. Двое  пьяных и на коленях у  них ярко раскрашенная женщина  в шелковых шароварах по моде 28-го года.
     -  Эх,  папаша!  - крикнула  она низким сиповатым  голосом. -  Что ж ты другую-то калошу пропил!
     -  Видно,  в  Альказаре  набрался  старичок, - завыл левый  пьяненький, правый высунулся из автомобиля и прокричал:
     - Отец, что, ночная на Волхонке открыта? Мы туда!
     Профессор  строго  посмотрел  на  них  поверх  очков,  выронил изо  рта папиросу  и тотчас  забыл об  их  существовании. На  Пречистенском  бульваре рождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце.