21.

Да, заслужил я жребий мой!
Могучий конь, в степи чужой,
Плохого сбросив седока,
На родину издалека
Найдет прямой и краткий путь...
Что я пред ним? Напрасно грудь
Полна желаньем и тоской:
То жар бессильный и пустой,
Игра мечты, болезнь ума.
На мне печать свою тюрьма
Оставила... Таков цветок
Темничный: вырос одинок
И бледен он меж плит сырых,
И долго листьев молодых
Не распускал, все ждал лучей
Живительных. И много дней
Прошло, и добрая рука
Печально тронулась цветка,
И был он в сад перенесен,
В соседство роз. Со всех сторон
Дышала сладость бытия...
Но что ж? Едва взошла заря,
Палящий луч ее обжег
В тюрьме воспитанный цветок...

22.

И как его, палил меня
Огонь безжалостного дня.
Напрасно прятал я в траву
Мою усталую главу:
Иссохший лист ее венцом
Терновым над моим челом
Свивался, и в лицо огнем
Сама земля дышала мне.
Сверкая быстро в вышине,
Кружились искры, с белых скал
Струился пар. Мир божий спал
В оцепенении глухом
Отчаянья тяжелым сном.
Хотя бы крикнул коростель,
Иль стрекозы живая трель
Послышалась, или ручья
Ребячий лепет... Лишь змея,
Сухим бурьяном шелестя,
Сверкая желтою спиной,
Как будто надписью златой
Покрытый донизу клинок,
Браздя рассыпчатый песок.
Скользила бережно, потом,
Играя, нежася на нем,
Тройным свивалася кольцом;
То, будто вдруг обожжена,
Металась, прыгала она
И в дальних пряталась кустах...

23.

И было все на небесах
Светло и тихо. Сквозь пары
Вдали чернели две горы.
Наш монастырь из-за одной
Сверкал зубчатою стеной.
Внизу Арагва и Кура,
Обвив каймой из серебра
Подошвы свежих островов,
По корням шепчущих кустов
Бежали дружно и легко...
До них мне было далеко!
Хотел я встать - передо мной
Все закружилось с быстротой;
Хотел кричать - язык сухой
Беззвучен и недвижим был...
Я умирал. Меня томил
Предсмертный бред. Казалось мне,
Что я лежу на влажном дне
Глубокой речки - и была
Кругом таинственная мгла.
И, жажду вечную поя,
Как лед холодная струя,
Журча, вливалася мне в грудь...
И я боялся лишь заснуть, -
Так было сладко, любо мне...
А надо мною в вышине
Волна теснилася к волне.
И солнце сквозь хрусталь волны
Сияло сладостней луны...
И рыбок пестрые стада
В лучах играли иногда.
И помню я одну из них:
Она приветливей других
Ко мне ласкалась. Чешуей
Была покрыта золотой
Ее спина. Она вилась
Над головой моей не раз,
И взор ее зеленых глаз
Был грустно нежен и глубок...
И надивиться я не мог:
Ее сребристый голосок
Мне речи странные шептал,
И пел, и снова замолкал.

Он говорил: "Дитя мое,
Останься здесь со мной:
В воде привольное житье
И холод и покой.

Я созову моих сестер:
Мы пляской круговой
Развеселим туманный взор
И дух усталый твой.

Усни, постель твоя мягка,
Прозрачен твой покров.
Пройдут года, пройдут века
Под говор чудных снов.

О милый мой! не утаю,
Что я тебя люблю,
Люблю как вольную струю,
Люблю как жизнь мою..."

И долго, долго слушал я;
И мнилось, звучная струя
Сливала тихий ропот свой
С словами рыбки золотой.
Тут я забылся. Божий свет
В глазах угас. Безумный бред
Бессилью тела уступил...

24.

Так я найден и поднят был...
Ты остальное знаешь сам.
Я кончил. Верь моим словам
Или не верь, мне все равно.
Меня печалит лишь одно:
Мой труп холодный и немой
Не будет тлеть в земле родной,
И повесть горьких мук моих
Не призовет меж стен глухих
Вниманье скорбное ничье
На имя темное мое.

25.

Прощай, отец... дай руку мне:
Ты чувствуешь, моя в огне...
Знай, этот пламень с юных дней,
Таяся, жил в груди моей;
Но ныне пищи нет ему,
И он прожег свою тюрьму
И возвратится вновь к тому,
Кто всем законной чередой
Дает страданье и покой...
Но что мне в том? - пускай в раю,
В святом, заоблачном краю
Мой дух найдет себе приют...
Увы! - за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял...

26.

Когда я стану умирать,
И, верь, тебе не долго ждать,
Ты перенесть меня вели
В наш сад, в то место, где цвели
Акаций белых два куста...
Трава меж ними так густа,
И свежий воздух так душист,
И так прозрачно-золотист
Играющий на солнце лист!
Там положить вели меня.
Сияньем голубого дня
Упьюся я в последний раз.
Оттуда виден и Кавказ!
Быть может, он с своих высот
Привет прощальный мне пришлет,
Пришлет с прохладным ветерком...
И близ меня перед концом
Родной опять раздастся звук!
И стану думать я, что друг
Иль брат, склонившись надо мной,
Отер внимательной рукой
С лица кончины хладный пот
И что вполголоса поет
Он мне про милую страну..
И с этой мыслью я засну,
И никого не прокляну!..."

1839

21.

"Sed estis meritita sort'.
En fremda step' cheval'
kun fort' rajdanton jetas for de si,
kaj vojon certan al patri'
ja trovos tuj el malproksim'...
Sed mi? - kaj vane la anim'
malsane revas kun sopir',
je varma plenas la dezir'.
Char stampis min malliberej'
per stampo nevishebla plej -
ja tiel en karcero flor',
de lumo elkreskinta for,
atendis brilon de radi'
vivigan, kaj foliojn ghi
ne elkreskigis inter shton'.
Kaj multaj jam en monoton'
forpasis tagoj. Fine man'
bonfara, pro la chi malsan'
kompatis ghin, kaj al gharden'
transplantis fine al jasmen'
kaj rozoj, kaj de chiu flank'
dolchec' de l' vivo en senmank'
spiradis. Tamen kun auror'
pereis bruligite flor'.

22.

"Kaj, kiel floro, sen azil',
sub senkompata taga bril'
suferis, brulis mia cerb',
kaj kapon mian inter herb'
mi kashis vane sub foli';
sekighis kaj sin volvis ghi,
kaj ter' per ardo spiris pli.
Fajreris turne brila alt' -
vaporo fluis de shtonfald'
de blankaj rokoj. Dormis mond'
en rigideca trema rond',
per dormo de la malesper'.
Almenau sonu kun liber'
tril' de libel', au kriu ral',
balbutu riveret' en val'
infane!.. De serpento nur
en defalajho kun susur'
briletis dorso, kiel per
surskribo ora - klinga fer';
jen glitis ghi kiel ponard'
kun libereco kaj singard'
sur flava shutighanta sabl',
jen ludis milde kun afabl',
sin volvis al triobla ring',
kaj, kvazau pro bruligh', kun sving'
sin kashis de la taga hel'...

23.

"Kaj estis chio sur chiel'
kviete hela. Tra vapor'
du montoj nigris en la for'.
La monahhejo el post mont'
briladis che la horizont'
en foro per dentoza mur'.
Kura', Aragvo bruis nur;
borderis ili per argent'
insulojn freshajn che l' torent',
en la facila flua kur';
radikojn lavis kun murmur'
de arbustaro en intim'
en trema brila malproksim'...
Ekstari volis mi: en vid'
turnighis chio kun rapid'!
Mi volis krii: mia lang'
sekega estis, kiel vang',
kaj ne movighis sen la sang'.
Mi agoniis en delir';
kaj shajnis tiam, ke sen spir'
mi kushas sur malseka fund'
de rivereto en profund'.
Mister' kunighis kun mallum',
kaj soifegon mian nun
satigis de la akvo frid',
kaj ghin mi glutis kun avid',
kaj ghi murmuris dum enflu'
en de l' profund' mistera blu'..
Kaj timis mi ekdormi nur,
kaj tiel dolchis la murmur'...
Kaj super mi, en blua alt'
kuradis, ludis onda salt',
kaj suno tra de l' ond' kristal'
pli dolchis, ol de luno pal';
kaj bunte bela fisha ar'
ludadis en radia klar'.
Memoras unu fishon mi:
afable ol aliaj pli
per skvamoj min karesis ghi,
kaj luvis super mia kap',
turnante sin per vostobat';
kaj dum trankvilis onda lul'
la verda flamo de l' okul'
al mi turnighis el nebul',
profunda tiom, kun tener'...
Kaj estis plena de mister'
arghenta vocho de l' fishin',
paroloj strangaj sorchis min
kaj kant' en dolcha halucin'.

Shi diris: "Restu do, infan',
de la okul' pupil';
en la malvarma diafan' -
libero kaj trankvil'.

Fratinojn vokos mi, kun ard'
turnighos danca rond'.
Che ghi gajighos la rigard'
de laca vagabond'.

Ekdormu, mola estas lit'
sub travidebla ond'.
Trapasos jaroj kiel mit'
en songha sorcha mond'.

Kaj diros mi senkase plu,
ke amas vin, karul';
pli karas nek libera flu',
nek onda ritma lul'..."

Kaj longe sin auskultis mi;
de l' ora fisho kanto chi
miksighis kun de l' flu' sonor'.
Sed jam malklaris la memor',
kaj estingighis dia lum'
en la okuloj lacaj, dum
al feblo cedis la delir'.

24.

"Kaj kun la apenaua spir'
min oni trovis en la sven'.
Pri chio posta scias mem
vi bone. Kredos vi, au ne,
por mi egalas la ide',
nur tio malgajigas min,
ke la kadavro en la sin'
de la parenca kara ter'
ne putros, kaj ke pri l' sufer'
amara mia la rakont'
neniun tushos en estont'.

25.

"Adiau... donu manon vi;
la mia... kiel brulas ghi...
Ja flamon tiun de junagh'
la brusto longe kiel kagh'
jam kashis; nune, sen nutrajh',
ghi trabruligis muron, por
reveni en de l' morto hor'
al ghi, de kiu en la bril'
sufero venas kaj trankvil'...
Sed kion do? En paradiz'
Karesos min tepida briz',
Post nub' ripozos la spirit'...
Sed ve! - beaton sen hezit'
Mi sanghus pro minuta log'
Por kruta kaj malhela rok',
De la infanaj ludoj lok'...

26.

"Kaj kiam mi ekmortos do, -
vi ne atendos longe tro; -
al la gharden' de tie chi
transporti min ordonu vi;
ja tie - blanka akaci'
floradas inter herba dens',
kaj kvazau vidas mi en pens' -
en ora diafan' foli',
sub sun' karesa ludas ghi!
Aromas tie la aer',
kaj tremas pro varmeg' eter';
kaj tie mi de taga bril'
la charmon sorbos en trankvil'
je lasta fojo en ekstaz'.
Videblas tie ech Kaukaz'!
Kaj eble ghi el negha sin'
je lasta foj' salutos min
per vento frida... Antau fin'
al mi alflugos kara son',
kaj pensos mi en dolcha dron',
ke super mi amiko, frat'
de l' frunto kun la delikat'
forvishas shviton de la mort',
kaj sonos duonvoche vort'
au kanto pri la kara land'...
Ekdormos mi kun tiu kant',
kaj ne malbenos vin mortant'!"

1839.