Детская казарма

    Яков Ерошенко давно уже подумывал, куда пристроить сына. У слепого в России большого выбора не было - либо в богадельню (куда попасть было совсем непросто!), либо в школу слепых - их было несколько на страну и среди них - петербургская для дворян и московская для простого люда.
    Как удалось отцу пристроить Василия в школу слепых в Москве, остается загадкой. Видимо, у него, человека бывалого, исколесившего на почтовых лошадях почти всю Среднюю Россию, были знакомые среди купцов, на пожертвования которых существовала эта школа.
    "Девяти лет, - писал в своих воспоминаниях Ерошенко, - я был послан из деревни, чтобы научиться чему-нибудь в школе слепых. Это было учебное заведение, отгороженное от всего мира, нам не только запрещалось самим выходить за ограду, но даже в каникулы нас не отпускали домой. Днем и ночью мы были здесь под надзором".
    С деревенского приволья мальчик попал в затхлый мирок "детской казармы". Массивный особняк школы на Второй Мещанской, глухой забор, а за ним небольшой двор, названный ребятами "сковородкой". Здесь разрешалось гулять лишь по часу в день, девочкам - в одно время, мальчикам - в другое. Днем и ночью над головами детей свистела плеть директора школы, от-ставного полковника А.Г.Витте - за малейшую провинность их нещадно наказывали. А по воскресеньям учеников собирали в школьной церкви, где они молились о здравии "благодетелей"- купцов.
    Между детьми и их наставниками шла глухая борьба: учителей то и дело изводили "глупыми" вопросами. ("В нашем классе, - замечал Ерошенко, - разрешалось задавать только умные вопросы"). К примеру, педагог объясняет: наша планета так велика, что на ней для всех хватает места. А Ерошенко спрашивает: "Почему же у моего отца нет даже клочка земли, и он арендует ее у графа Орлова?" Наказав дерзкого ученика плетью, учитель продолжает: человечество делится на расы, причем самая цивилизованная - белая. Но его снова прерывают вопросом: "Потому ли мы лучше других, что цвет нашей кожи белый?.. А как же летом, когда мы загораем, становимся ли мы от этого менее цивилизованными, чем зимой?".
    Рядом со школой, где учился Ерошенко, находился дом известного купца Перлова; фирма его вывозила из Китая чай. В гости к нему однажды приехал некий господин Ли. Узнав, что по соседству с домом Перлова находится школа слепых детей, господин Ли решил посетить ее. Он пришел к детям в старинном одеянии, с косой на голове. Разумеется, слепые не могли этого увидеть, но господин Ли был так добр, что разрешил им ощупать его китайскую одежду и даже косу.
    "Зная, что китайцы принадлежат к желтой расе, я взял его руку и пробежал по ней кончиками пальцев, пытаясь уловить разницу между его кожей и моей. Затем я отошел и тихо спросил учителя, правда ли, что наш гость желтокожий. Учитель подтвердил.
    - Но я не нашел разницы между рукой белого и желтого человека, - сказал я вполголоса".
    В школе слепых детей старались еще раз ослепить - духовно. Учителя воспитывали их в духе преданности существовавшему строю, в головы детей вдалбливались сословные предрассудки, национальная и расовая рознь. И, казалось бы, сама действительность России - "тюрьмы народов" способствовала тому, чтобы дети, тем более слепые, принимали эти слова за истину.
    Каким же чутьем должен был обладать мальчик, чтобы "смотреть на мир своими, а не чужими глазами, думать своей головой и открывать мир своим сердцем?" Эти слова Ерошенко произнес в Японии в 1916 г., но зародились у него такие мысли, быть может, еще здесь, в Московской школе слепых.
    Несмотря на то, что попечительство изолировало школу-тюрьму от всего мира, веяния жизни проникали и туда. То к кому-то из ребят приедут родители из де-ревни и расскажут, что помещику подпустили "красного петуха", то школьный сторож проворчит, что вот, мол, обнаглели господа студенты - захватили университет, отстреливаются от полиции. Иногда детей заставляли молиться за "подло убиенного" царского чиновника, кляли на чем свет "проклятых анархистов".
    Внешне в школе все оставалось по-прежнему. Как и раньше, два раза в неделю приходил проверять успеваемость инспектор Гетлинг (он говорил с сильным немецким акцентом, и ребята часто передразнивали его). Все так же щелкал хлыстом по головам ребят директор школы отставной артиллерийский полковник А. Г. Витте, а жена его, богомольная немка, которая фактически заправляла всеми делами, водила детей на прогулки, заставляя молиться у каждой часовни. И председатель школьного совета "милейший" Вячеслав Семфарионович Кохманский - святоша и ханжа - встречал "чистую публику" у входа в школьную церковь, где на пороге, возле тарелки для пожертвований, сидела опрятная девочка, а за амвоном пел хор слепых.
    И все-таки над школой сгущались тучи. Это чувствовал А. Г. Витте, который, сменив сапоги на тапочки, прятался у дверей спален, чтобы подслушивать разговоры. Понимали это и учителя - в последнее время ребята просто засыпали их "глупыми" вопросами.
    В "Странице из моей школьной жизни" Ерошенко писал:     "Однажды учитель сказал нам:
    - В каждой стране есть свой правитель, и государство без него не может существовать, так же как наша школа без дежурного преподавателя.
    Мы заулыбались: ведь школа больше всего нравилось нам, когда дежурный учитель был болен и мы могли делать то, что нам захочется. В какие игры мы тогда играли, сколько веселого рассказывали перед сном!..
    - ...Россией правит император в золотой короне и дорогом одеянии; он восседает на троне со скипетром в руке, - говорил тем временем учитель.
    Лапин прервал рассказ:
    - Ну, а если бы император оказался на улице без скипетра и короны, в обычной одежде, могли бы люди узнать, что перед ними сам император?     Вопрос был признан глупым. Лапин остался стоять. Однако он запротестовал:
    - Но, господин учитель, мы не можем видеть ни корону, ни царскую одежду, как же мы узнаем при встрече императора?
    Этот вопрос был оценен как очень глупый: Лапин был поставлен на колени...
    Учитель продолжал:
    - Так же как в школе есть плохие мальчики, вроде Лапина, которые все время досаждают учителям, так и в государстве находятся негодники, мешающие правителям исполнять свой долг. Таких людей называют социалистами и анархистами. Мы должны их опасаться и презирать.
    Но мы не боялись Лапина. Наоборот, никого в школе ребята не любили так сильно, как его. Что ж, поду-мал я, если эти "негодяи" такие же плохие, как наш Лапин, значит, незачем их опасаться...
    Вскоре после этого урока нашу школу должен был посетить дядя самого императора Николая II, великий князь Сергей Александрович...
    В объявленный день все было готово. Мы ожидали лишь звонка, чтобы собраться в классе. Но он прозвенел минут за пятнадцать-двадцать до назначенного срока. Думая, что наш коридорный проявил излишнее рвение, мы не очень спешили и вышли из спальни минут через десять после звонка.
    По дороге меня задержал какой-то человек и спросил, куда я иду. Я ответил:
    - На встречу с дядей императора.     Он вновь спросил:
    - Хорошо ли ты сегодня пообедал?
    - Ну, а если нет? Разве вы дадите мне другой, более сытный обед?
    - Почему же, это вполне возможно, - ответил незнакомец.
    - Тогда вам придется каждый день кормить меня обедом. И ужином тоже, потому что ужины здесь так же плохи, как и обеды.
    Незнакомец рассмеялся:
    - Может ли тебе нравиться то, чего ты не видишь?
    - Разумеется. Я не вижу своих друзей, но люблю их.
    - Ну, а я нравлюсь тебе?
    - Как вы можете нравиться мне, если я вас совсем не знаю? Однако вот-вот придет великий князь, у меня нет времени тут с вами разговаривать.
    Сказав это, я пошел в класс. Потом узнал, что слышавшие нашу беседу учителя не находили себе места от страха: ведь со мной разговаривал сам великий князь, который жестом приказал им не вмешиваться.
    После отъезда высокого гостя меня заперли в чулан, а учителя собрались решать мою судьбу. Я был почти уверен, что меня исключат. И вот меня пригласили на "суд".
    - Как ты осмелился так грубо разговаривать с дядей императора? - строго спросил учитель.
    - Я не знал, что этот человек - сам великий князь.
    - Но почему? Допустим, ты не мог видеть его роскошный военный мундир и бриллиантовый орден, которого нет ни у кого другого в России. Но ты должен был почувствовать изысканность его манер, услышать, что рядом стоят телохранители-черкесы, офицеры и адъютанты. Ты не видел всего этого, но услышать и понять ты, безусловно, мог.
    - Но я и в самом деле ни о чем не догадывался. Мне казалось, что я разговариваю с кем-то из полицейских, которые ходят по школе и грубо ведут себя".
    На этот раз мальчика простили. Но он и в дальнейшем не изменил своего поведения и не стал таким, каким хотели бы видеть его учителя.
    Однажды, когда ребят вели в баню, Ерошенко, повстречался на улице с нищим, неглупым и обходительным человеком, и принял его за великого князя. За разговор с побирушкой мальчика высекли. И все же он продолжал больше верить своим чувствам, чем словам окружавших его учителей и наставников. "Ночь, - писал Ерошенко, - научила меня сомневаться всегда и во всем и не верить ни учителям, ни самым большим авторитетам... Я не верю, что бог милостив, а дьявол зол и коварен. Я не верю правительству, а также обществу, которое ему доверяет... Мой девиз: все подвергай сомнению!"
    Воспоминания всегда несколько субъективны. Да и вряд ли можно судить о жизни человека только по тому, что он сам о себе написал. Важно, что вспоминалось ему через много лет.
    Конечно, при желании Ерошенко мог бы припомнить и немало хорошего из своей школьной жизни. Например, летние каникулы, когда детей отправляли на дачу в Останкино. Там, набив мешки соломой, они спали прямо на траве, вдали от шума большого пыльного города. Ведь это были самые первые "путешествия" Ерошенко!
    И если через много лет он не вспоминает об этом, то только потому, что темные стороны школьной жизни сильнее запечатлелись в его памяти. Но что же тогда удерживало в стенах такой школы деревенского мальчика, который считал, что в жизни не может быть ничего горше неволи? Отчего Василий Ерошенко оказался в числе немногих, получивших свидетельство об окончании Московской школы слепых?
    Скорее всего удержала его здесь колдовская власть слова.
    Во втором классе учителя раскрыли своим незрячим воспитанникам пленительную тайну шести выпуклых точек - из их сочетаний под пальцем рождались буквы, из букв - слова. Плотная, вся в пупырышках бумага зазвучала для Ерошенко, заговорила голосами героев пушкинских сказок, стихов Некрасова и Шевченко. "Счастливей меня человека нет: я вижу солнце, я вижу свет", - так выразил он свою радость от встречи с книгой в письме к родителям.
    Чем стало для него, слепого, ощутимое, "выпуклое" слово? Быть может, тропой в полузабытый светлый мир детства, который так внезапно разрушила тьма? Или дорогой в будущее - из ночи в день, из одиночества к людям?
    Ночью, когда школа затихала, Ерошенко брал с собой толстый том и, водя под одеялом пальцем по точкам, читал вслух. Обычно его слушали до десятка ребят. Они торопили, переспрашивали, требовали все новых и новых рассказов, а книги из школьной библиотеки были уже все прочитаны. Тогда мальчик понемногу стал сочинять - то сказку продолжит, а то и новую выдумает. По просьбе товарищей ему вновь и вновь приходилось рассказывать свою придуманную сказку, тогда Ерошенко стал записывать свои сочинения.
    В школе никто и не думал поддерживать одаренных детей. Здесь учили другому - делать щетки, плести корзины. И хотя Ерошенко со временем обучился этому ремеслу, душа его тянулась к другому - к литературе и к музыке. Обладая хорошим слухом и голосом, он учился играть на скрипке и гитаре, посвящая этому большую часть своего свободного времени. Мальчик также пел в школьном хоре и даже в виде исключения посещал занятия по классу рояля (игре на этом инструменте здесь учили только девочек).
    Перед окончанием школы в оркестре слепых детей Ерошенко играл первую скрипку, и учителя прочили ему карьеру музыканта.
    В 1907 году, сдав выпускные экзамены, Василий Ерошенко вступил в самостоятельную жизнь.

<< >>