Глава девятая
ВАШ СЫН - ДЯДЯ ФАРИК

   На  другой день дядя Федор решил письмо домой написать.  Чтобы папа и мама за  него не беспокоились.  Потому что он их очень любил.  А  они не знали, где он и что с ним. И конечно, переживали.
   Сидит дядя Федор и пишет:
   "Мои папа и мама!
   Я живу хорошо.  Просто замечательно. У меня есть свой дом. Он теплый. В нем одна комната и кухня.  А недавно мы клад нашли и корову купили.  И трактор -  тр-тр  Митю.  Трактор хороший,  только он бензин не любит,  а любит суп.
   Мама и папа, я без вас очень скучаю. Особенно по вечерам. Но я вам не скажу, где я живу. А то вы меня заберете, а Матроскин и Шарик пропадут".
   Но  тут  дядя  Федор  увидел,  что  деревенские ребята  змея  в  поле запускают. И дядя Федор к ним побежал. А коту велел письмо дописывать за него. Кот взял карандаш и начал писать:
   "А  еще  у  нас  печка есть теплая.  Я  так  люблю на  ней  отдыхать! Здоровье-то  у  меня не  очень:  то  лапы ломит,  то хвост отваливается. Потому что,  дорогие мои папа и мама,  жизнь у меня была сложная, полная лишений и выгоняний.  Но сейчас все по-другому. И колбаса у меня есть, и молоко парное стоит в  мисочке на полу.  Пей -  не хочу.  Мне мышей даже видеть не  хочется.  Я  их  просто так  ловлю,  для развлечения.  Или на удочку, или пылесосом из норок вытаскиваю и в поле уношу. А днем я люблю на крышу вскарабкаться.  И  там глаза вытаращу,  усы расправлю и загораю как ненормальный. На солнышке облизываюсь и сохну".
   Тут кот услышал,  что мыши в подполе заскреблись. Крикнул он Шарика и в  подпол побежал с пылесосом.  Шарик карандаш в зубы взял и стал дальше калякать:
   "А на днях я линять начал. Старая шерсть с меня сыплется - хоть в дом не заходи.  Зато новая растет - чистая, шелковистая! Просто каракуль. Да еще охрип я немножечко.  Прохожих много,  на всех лаять приходится.  Час полаешь, два полаешь, а потом у меня не лай, а свист какой-то получается и бульканье.
   Дорогие папа и мама,  вы меня теперь просто не узнаете.  Хвост у меня крючком,  уши торчком, нос холодный, и лохматость повысилась. Мне теперь можно зимой даже на снегу спать.  Я  теперь сам в  магазин хожу.  И  все продавцы меня знают.  Кости мне бесплатно дают...  Так что вы за меня не переживайте.  Я  такой здоровый стал,  прямо -  ух!  Если я  на выставку попаду, мне все медали обеспечены. За красоту и сообразительность.
   До свиданья. Ваш сын - дядя Шарик".
   Потом  он  слово  "Шарик" хотел исправить на  "Федор".  И  получилось вообще что-то непонятное:
   "До свиданья. Ваш сын - дядя Фарик".
   Они с  Матроскиным письмо запечатали,  адрес написали,  и Шарик его в зубах в почтовый ящик отнес.
   Но  письмо из  ящика  еще  не  скоро  по  адресу поехало,  потому что почтальон Печкин в изоляторе был. Сначала он не хотел там оставаться. Он говорил,  что это не он с ума сошел, а дом дяди Федора, который бодаться начал.
   А потом ему в изоляторе понравилось. Письма разносить не надо было, и кормили хорошо.  И  еще он там с  одним бухгалтером познакомился.  Этого бухгалтера дети до больницы довели.  И  он все время Печкина воспитывал. Он говорил:
   - Печкин, не прыгай на кровати!
   - Печкин, не высовывайся в окно!
   - Печкин, не бросайся котлетами в товарищей!
   Хотя  Печкин ниоткуда не  высовывался,  нигде  не  прыгал и  никакими котлетами в товарищей не бросался. Но на дядю Федора Печкин обиделся. Он говорил так:
   - Некоторые люди собак дома держат и кошек,  а у меня даже велосипеда нет.
   Но это потом было. А пока еще он в изоляторе был, и письмо в почтовом ящике лежало.

Chapitro naua
VIA FILO - ONKLO TULETO

Sekvatage onklo Teodoro decidis skribi leteron hejmen, por ke la pachjo kaj la panjo ne maltrankvilighu pri li, char li tre amis ilin. Ili ja ne scias, kie li estas kaj kiel li fartas, kaj certe ili afliktighis.
Sidas onklo Teodoro kaj estas skribanta:
"Miaj pachjo kaj panjo!
Mi fartas bone, ech bonege. Mi havas mian propran domon. Ghi estas varma kaj konsistas el unu chambro kaj kuirejo. Kaj antaunelonge ni trovis trezoron kaj achetis bovinon kaj traktoron tr-ro Michjo. La traktoro estas bona, tamen ghi ne benzinon shatas, sed supon.
Panjo kaj pachjo, mi tre sopiras pri vi, precipe dum vesperoj. Sed mi ne sciigos al vi mian adreson, char tiam vi min reveturigos kaj do Buleto kaj Maristo pereos".
Sed tiumomente onklo Teodoro ekvidis, ke vilaghaj infanoj flugigas kajton, do onklo Teodoro al ili kuris kaj ordonis al la kato finskribi la leteron anstatau si. La kato prenis la krajonon kaj ekskribis:
"Kaj ankorau ni havas varman fornon. Mi tiom shatas ripozi sur ghi! Ja sano mia ne estas tre bona: jen la piedoj artikdoloras, jen la vosto apenau ne defalas, char vivo mia, karaj panjo kaj pachjo, estas komplika, plena de mizeroj kaj forpeladoj. Sed nun chio estas alia. Mi havas kaj kolbason, kaj la lakton jhusmelkitan en telero sur la planko. Trinku kiom vi volas. Musojn mi ech vidi ne deziras. Mi kaptas ilin simple por amuzo. Au mi kaptas ilin ankau per fish-hoko, au per vakupurigilo mi elsuchas ilin el la mustruoj kaj poste forportas en kampon. Dumtage mi shatas surgrimpi la tegmenton, kaj tie mi gapas, rektigas la lipharojn, sunbrunighas kiel freneza, lekas min kaj sekighas sub sunradioj".
Tiumomente la kato ekaudis, ke musoj en la subplankejo ekskrapis. Vokis li Buleton kaj kuris en la subplankejon kun la vakupurigilo. Buleto prenis la krajonon per la dentoj kaj ekskribachis plu:
"Kaj dum lastaj tagoj mi ekharshanghas. La malnova hararo shutighas tiom, ke mi prefere ne eniru la domon. Tamen la nova kreskas pura, kvazau silka, nu vera astrakano! Nu ankorau mi iom raukighis. Tre multas preterpasantoj, kontrau chiuj necesas boji. Unuan horon mi bojas, la duan, kaj poste ne bojado sed iu fajfado kaj gluglado rezultas.
Karaj pachjo kaj panjo, nun vi apenau rekonus min. Mia vosto kvazau hoko aspektas, la oreloj staras, la nazo estas malvarma kaj la vileco grandighis. Nun mi povas ech sur negho dormi vintre. Mi mem vizitadas vendejon. Chiuj vendistoj konas min kaj donas ostojn senpage... Do vi ne maltrankvilighu pri mi. Mi ighis tiom sana, ke - uf, ech imagi ne eblas. Se mi trafus ekspozicion, mi gajnus chiujn medalojn - pro la beleco kaj spriteco.
Ghis revido. Via filo - onklo Buleto".
Poste li volis korekti vorton "Buleto" je "Teodoro", sed rezultighis io tute nekomprenebla:
"Ghis revido. Via filo - onklo Tuleto".
Ili kun Maristo fermis la leteron, surskribis la adreson, kaj Buleto forportis ghin en la dentoj al poshtkesto.
Sed la letero ne baldau ekveturis el la poshtkesto al la adreso, char poshtisto Forno trovighis en izolejo. Komence li ne volis tie resti. Li diris, ke ne li frenezighis, sed la domo de onklo Teodoro - estas ghi, kiu ekkornobatis.
Tamen poste la izolejo ekplachis al li: ne necesis disporti leterojn kaj oni nutris bone. Kaj li ankorau konatighis tie kun iu librotenisto, kiu trafis la malsanulejon pro siaj infanoj. Li chiam edifis Fornon. Li diris:
- Forno, ne saltu sur la lito!
- Forno, ne elshovu vin el la fenestro!
- Forno, ne jhetu kotletojn al la amikoj! - kvankam Forno el nenio elshovis sin, nenie saltis kaj per neniuj kotletoj jhetadis al amikoj.
Sed pri onklo Teodoro Forno ofendighis. Li diris:
- Iuj homoj posedas hejme hundojn kaj katojn, dum mi ech biciklon ne havas.
Sed tio estis poste. Kaj nun li estas trovighanta en la izolejo kaj la letero - en la poshtkesto.