Mi konatighas kun Ahhumdus Ahhum

Al mi fortunis, mi ne perdis la vojon en mallarghaj stratetoj de la Malnova urbo, sed, iufoje rigardante al la ventoflago, eliris ghuste al la Apoteko. Maljunulo-provizoro, la bonulo, tuj donis al mi tablojdon de la mizerino.

— Ordinare ni vendas, khe, khe, tiun chi rimedon nur kontrau recepto, sed lau la vizagho oni vidas, ke vi, knabo, estas facila animo, kaj ne elpensos, kiel uzi ghin por malbono.

Jen kiam taugis la panja kupra grosho. Tuj sur la butiktablo ghi transformighis en oran moneron, kaj la provizoro donis al mi krom la mizerino ankorau kvin arghentajn monerojn de la restajho.

Mi estis sur la sojlo, kiam li vokis min.

— Chu vi ne rezervos, juna homo, khe, khe, antimizerinon? Tio povas ja enuigi, chiam esti kvincent-kvindekoble malpli alta ol ordinaraj homoj.

Kio okazus al mi, se ne la provizoro! Certe, la Instruisto estas Pizeruleto. Sed kiom da sagho li havas! Sed kiele do esti pizergranda, se vi scias ne pli multe ol pizero en verda gusho.

…En la Luejo de rajdomushoj mi pagis difinitan pagon por diurno antauen kaj ricevis metalan skatolon, similan al dometo. Sur la pordeto estis albatita la tabelo: «Ahhumdus Ahhum. Sen afero ne tedu». Mi ridetis al la severa averto kaj kaporompe rapidis al la gastejo.

Malforta, sed tre komprenebla kaj altrudighema zumado haltigis min. La Instruisto instruis al mi dialektojn de majaj skaraboj kaj burdoj, tial mi ekde unuaj minutoj estis bone komprenanta Ahhumdus Ahhum, ankau apartenantan al «zumantoj».

— Hej, amichjo, vi ne estas dekjara por ke eksalti dum irado, kiel pulo, kaj balancighi, kiel kamelo. Sciu, ke bonrasan estajhon skuo malutilas.

Mi preskau ekstuporis. Kvakam mi estas homo ne fiera, kaj pro kio mi povas fieri, sed kiam ordinara musho nomas vin pulo kaj kamelo, tio ne al multaj plachos. Mi bezonis, mi tuj bezonis montri al Ahhumdus Ahhum ghian lokon, sed mi ne elpensis, kiel, char mi pensas malrapide.

En la gasteja chambro mi surtabligis la dometon kun Ahhumdus, bluan tablojdon de la mizerino kaj la rughan de la antimizerino.

«Jen nun mi farighos kiel fazeolero», — ekpensis mi, ektremante kvazau pro malvarmo.

Bildo de la Instruisto, eldroninta en la memoro, helpis min venki la heziton.

«Estu, kio estos», — diris mi al mi kaj jam ekportis bluan tablojdon al la busho, kiam denove audighis unusona zumado de Ahhumdus; ghi lerte malfermis la pordeton de ghia dometo kaj ekstaris sur la sojlo:

— Atendu, amichjo! Antau chio, lau kondichoj de la luado, vi devas nutri min.

Mi elposhigis pinchajhon da sekaj pro longa kushado paneroj kaj jhetis ilin al Ahhumdus, sed tiu malestime balancetis per la kapo:

— Ne, karulo! Forigu tion, mi ne toleras malpurajhon… Jen tiel… Kaj nun akiru guton da sukera siropo, maldensigita, certe, en varmeta akvo; leghera mangho utilos delikatan bonrasan estajhon.

La karakteron mi havas cedeman, sed nun en mi chio bolis. Mi devis kuri malsupren, en la restoracion, akiri varmegan akvon kaj pisti sukeron.

Vespermanghis Ahhumdus netolereble malrapide; post chiu gluto audeblis ghia unusona zumado:

— Verkistoj laudegas birdojn kaj nigrigas nin, escepte de la inspirita bildo de Muhha-Cokotuhha[1]. Sed fakte, — kaj vi pri tio baldau konsentos, — ne ekzistas io pli raba kaj danghera ol birdo. En la mondo chio relativas, amichjo.

Mi eksidis sur la tablorandon, tenante en la dekstra mano la mizerinon, kaj en la maldekstra — glason da akvo por posttrinki la tablojdon.

— Bone, — zumis Ahhumdus, lavante la piedojn. Mi pretas kaj atendas. Antau ol gluti la mizerinon, penu ellerni la jenon…

— Restigu che vi mushan saghachon, — interrompis mi. Mi ne plu povis toleri kaj eksplodis, al kio kontribuis angoraj pensoj pri antaustarantaj malfacilajhoj.

— Kiel vi volas, kiel vi volas, — respondis Ahhumdus, premante la flugiletojn kaj turnante sin al mi per la dorso.

Mi glutis la tablojdon, sentis netolereblan kapturnon kaj por kelkaj sekundoj perdis konscion. Kiam mi rekonsciighis, sub mi faukis profundegajho sen fundo. Baldau, tamen, mi komprenis, ke mi kiel antaue sidas sur la tablorando, sed malpliighis tiel, ke la distanco ghis la planko — malpli ol unu metro — kreskis por mi ghis alto de centkvindeketagha domo!

— «Falu, kaj ech humida loko ne restos», — en teruro pensis mi, surpiedighante kaj kankre movighante de la tablorando. «Ne gravas, ne gravas. Tio estas por nelonge. La bona maljunuleto provizoro ekzorgis pri vi, kaj vi en iu ajn sekundo povas estighi tia, kia vi estis», — murmuris mi, turnante sin kaj serchante per la okuloj la rughan tablojdon de la antimizerino.

Kaj nun min afekciis terura penso.

Mi ghiskuris la rughan tablojdon, kun grandega peno, shvitante, turnigis ghin sur la randon.

Ghi atingis mian shultron. La larmoj, senesperaj, ne moligantaj malghojon, ekvershis el la okuloj.

— Kvietighu, — zumis en tiu malghojega sekundo Ahhumdus. — Certe, se vi antauvideme dispistus la tablojdon de la antimizerino, — tion ja mi volis konsili, kiam vi tiel krude min silentigis… Sed, al via felicho, Ahhumdus ankorau ekzistas; forlasu pereigan malobeon… do mi elpensos ion.

Mi komencis pasie aserti al Ahhumdus, ke mi tute fidas ghian saghecon.

— Bone, bone! — grumblante interrompis ghi. — Do sidighu sur min, kaj ni flugos. Vi ne estas en infanghardeno, tempas labori…

Mi surselighis, per ambau manoj kaptinte je la selkapo. Ahhumdus krute startis supren, kaj tra malfermita fenestreto ni elflugis en la urbon.

[1] Muso-Zumulino, persono de la konata en Rusio versa infana fabelo de K. Cukovskij.

Мне здорово повезло, я не заблудился в узких переулках Старого города, а, поглядывая на флюгер, прямиком вышел к Аптеке. Старичок провизор, добрейший человек, сразу протянул таблетку мизерина:

- Обычно мы отпускаем, кхе-кхе, это средство только согласно рецепту, но по лицу видно, что ты, мальчик, кхе-кхе, простая душа и не додумаешься до того, чтобы употребить его во зло.

Вот когда пригодился матушкин медный грошик. Тут же на прилавке он превратился в золотую монету, и провизор в придачу к мизерину дал еще пять серебряных монет сдачи.

Я был на пороге, когда он окликнул меня.

- А не запасешься ли ты, молодой человек, кхе-кхе, антимизерином? Ведь может и наскучить все время быть в пятьсот пятьдесят раз меньше обычных людей.

Что бы случилось со мной, если бы не провизор! Конечно, Учитель - Человек-Горошина. Но сколько у него мудрости! А каково быть с горошину, если ты и знаешь немногим больше, чем горошина в зеленом стручке.

...В Бюро проката скаковых мух я уплатил положенную плату за сутки вперед и получил металлическую коробочку, похожую на домик. На дверце была прибита табличка: "Ахумдус Ахум. Без дела не беспокоить". Я улыбнулся строгому предупреждению и сломя голову помчался к гостинице.

Слабое, но очень внятное и въедливое жужжание заставило остановиться.

Учитель преподал мне наречия майских жуков и шмелей, так что я с первых минут хорошо понимал Ахумдус Ахум, тоже относящуюся к отряду "жужжащих".

- Эй, дружок, тебе не десять лет, чтобы подпрыгивать на ходу, как блоха, и качаться, как верблюд. Запомни, что породистому существу тряска вредна.

Я прямо-таки остолбенел. Пусть я человек не гордый, да и чем мне гордиться, но когда обыкновенная муха обзывает блохой и верблюдом, это мало кому придется по вкусу.

Надо было, очень надо было сразу поставить Ахумдус Ахум на место, но я не нашелся, потому что думаю медленно.

В номере гостиницы я выложил на стол домик с Ахумдус, синюю таблетку мизерина и красную антимизерина.

"Вот сейчас я стану как фасолина", - подумал я, поеживаясь словно от холода.

Образ Учителя, всплывший в памяти, помог преодолеть нерешительность.

"Была не была", - сказал я себе и уже поднес синюю таблетку ко рту, когда снова раздалось монотонное жужжанье Ахумдус; она ловко открыла дверцу своего домика и стояла на пороге:

- Погоди, дружок! Прежде всего, по условиям найма, ты должен накормить меня.

Я достал из кармана щепотку завалявшихся хлебных крошек и швырнул их Ахумдус, но она презрительно покачала головой:

- Нет, милый! Убери это, я не выношу грязи... Вот так... А теперь добудь-ка каплю сахарного сиропа, разведенного, конечно, в теплой воде; легкая пища пойдет на пользу нежному и родовитому существу.

Характер у меня покладистый, но сейчас во мне все кипело. Пришлось бежать вниз, в ресторан, раздобывать горячую воду и толочь сахар.

Ужинала Ахумдус нестерпимо медленно; после каждого глотка слышалось ее монотонное жужжание:

- Сочинители воспевают птиц и чернят нас, если не считать вдохновенного образа Мухи-Цокотухи. Но по правде, - и ты скоро в этом убедишься, - нет ничего более хищного и опасного, чем птица. В мире все относительно, дружок.

Я присел на краю стола, держа в правой руке мизерин, а в левой стакан с водой, чтобы запить таблетку.

- Ну что ж, - прожужжала Ахумдус, моя лапки. - Я готова и жду. Прежде чем принять мизерин, постарайся усвоить следующее...

- Оставьте при себе мушиные премудрости, - перебил я. Больше я не мог выдержать и взорвался, чему способствовали тревожные мысли о предстоящих испытаниях.

- Как хочешь, как хочешь, - отозвалась Ахумдус, пожимая крылышками и поворачиваясь ко мне спиной.

Я проглотил таблетку, почувствовал нестерпимое головокружение и на несколько мгновений потерял сознание. Когда я очнулся, подо мной простиралась пропасть без дна. Скоро, однако, я понял, что сижу по-прежнему на краю стола, но уменьшился так, что расстояние до пола - меньше метра - выросло для меня до высоты стопятидесятиэтажного дома!

"Упадешь, и мокрого места не останется", - в ужасе подумал я, поднимаясь на ноги и пятясь от края стола. "Ничего-ничего. Это ненадолго.

Милый старичок провизор позаботился о тебе, и ты в любой момент можешь стать таким, как был", - пробормотал я, поворачиваясь и отыскивая глазами красную таблетку антимизерина.

И тут меня потрясла ужасающая мысль.

Я добежал до красной таблетки, с величайшим трудом, обливаясь потом, перевернул ее на ребро. Она достигала моего плеча. Слезы, безнадежные, не облегчающие горе, полились из глаз.

- Успокойся, - прожужжала в этот горестный миг Ахумдус. - Конечно, если бы ты заранее растолок таблетку антимизерина, - это я и хотела посоветовать, когда ты так грубо заставил меня замолчать... Но, счастье твое, есть еще Ахумдус; избавься от губительной строптивости... - и уж я-то придумаю что-нибудь.

Я стал горячо уверять Ахумдус, что во всем полагаюсь на ее мудрость.

- Ладно, ладно! - ворчливо перебила она. - Садись-ка верхом, и полетим. Ты не в детском саду, пора за работу.

Я сел в седло, обеими руками ухватившись за луку. Ахумдус круто взмыла вверх, и через раскрытую форточку мы вылетели в город.