Antonij Pogorelskij. Nigra kokino (11) Kun klinita kapo Aljosha ekiris
en la suban etaghon, en la dormochambrojn. Li estis
kvazau murdita… Honto kaj pento plenigis lian animon. Kiam
post kelkaj horoj li iomete trankvilighis kaj metis la
manon en la poshon… la kanaba semeto en ghi ne estis!
Aljosha ekploris amare, sentante, ke li perdis ghin
senrevene. Vespere, kiam aliaj infanoj venis
por dormi, ankau li enlitighis, sed neniel povis
dormighi. Kiel li pentis pri sia malbona konduto! Li
decide ekintencis korektighi, kvankam li sentis, ke ne
eblas revenigi la kanaban semeton. Che meznokto la littuko che la
apuda lito ree movighis… Aljosha, kiu tiel ghojis pri tio
antautage, nun fermis la okulojn: li timis ekvidi
Nigrulinon! La konscienco turmentis lin. Ankorau hierau
li tiel insiste diris al Nigrulino, ke li nepre
korektighos, sed anstatau tio… Kion li nun diru al ghi? Kelktempe li kushis kun fermitaj
okuloj. Al li audighis susuro de la levighanta littuko…
Iu venis al lia lito, kaj vocho, la konata vocho, vokis
lin launome: - Aljosha, Aljosha! Sed li hontis malfermi la
okulojn, kaj larmoj rulighis kaj fluis lau liaj vangoj… Subite iu ektiris lian
litkovrilon. Aljosha nevole ekrigardis: antau li staris
Nigrulino - ne en la aspekto de kokino, sed en la nigra
vesto, karmezina chapo kun randdentoj kaj blanka amelita
koltuko, same, - Aljosha! - la ministro diris. -
Mi vidas, vi ne dormas… Adiau! Mi venis por adiaui al
vi, ni ne plu renkontighos! Aljosha laute ekploregis. - Adiau! - li ekklamis. - Adiau!
Kaj se vi povas, pardonu min! Mi scias, ke mi estas kulpa
kontrau vi; sed mi estas severe punita pro tio. - Aljosha! - la ministro diris
tra larmoj. - Mi pardonas vin; mi ne povas forgesi, ke vi
savis mian vivon, do mi amas vin, kvankam vi faris min
malfelicha, eble por chiam!.. Adiau! Al mi estas
permesite paroli kun vi nur plej mallongan tempon.
Ankorau dum la venonta nokto la regho kun la tuta popolo
devas migri forforen de chi-tiea loko. Chiuj estas
malesperaj, chiuj vershas larmojn. Ni kelkajn jarcentojn
loghis chi tie tiom feliche, tiom trankvile! Aljosha jhetis sin kisi la
malgrandajn manojn de la ministro. Kaptinte lin je la
mano, li ekvidis sur ghi ion brilantan, samtempe ia
neordinara sono afekciis lian audon. - Kio estas? - li demandis kun
mirego. La ministro - Via maldiskreteco estas kauzo
por tio, ke mi estas kondamnita porti chi tiun chenon, -
la ministro diris kun profunda suspiro, - sed ne ploru,
Aljosha! Viaj larmoj ne povas helpi min. Nur per tio vi
povas konsoli min en mia malfelicho: penu korektighi kaj
ree estu la sama bona knabo, La ministro premis Aljoshan manon
kaj malaperis sub la apudan liton. - Nigrulino, Nigrulino! - Aljosha
kriis post li, sed Nigrulino ne respondis. Dum la tuta nokto li povis fermi
la okulojn por neniu minuto. Antau unu horo ghis tagigho
al li ekaudighis, ke io bruas sub la planko. Li
ellitighis, almetis la orelon al la planko kaj longe
audis frapadon de malgrandaj radoj kaj bruon, kvazau sube
pasadis multo da malgrandaj homoj. Tra la bruo estis
audeblaj ploro de virinoj kaj infanoj kaj vocho de la
ministro Nigrulino, kiu kriis al li: - Adiau, Aljosha! Adiau por
chiam! Matene la infanoj vekighinte
ekvidis Aljosha kushi sur la planko senkonscie. Oni Post proksimume ses semajnoj
Aljosha helpe de Dio resanighis, kaj chio okazinta al li
antau la malsano shajnis al li pezan songhon. Nek la
instruisto, nek kunuloj memorigis lin per iu vorto pri la
nigra kokino au la puno, per kiu li estis punita. Aljosha
mem hontis paroli pri tio kaj penis esti obeema, bonkora,
modesta kaj diligenta. Chiuj denove ekamis kaj ekkaresis
lin, kaj li farighis ekzemplo por siaj kunuloj, kvankam
li jam ne povis ellerni parkere dudek paghojn samtempe,
kiujn tamen al li oni ne plu taskis. 1829 |
С поникшею головою, с растерзанным сердцем Алеша пошел в нижний этаж, в спальные комнаты. Он был как убитый... стыд и раскаяние наполняли его душу! Когда через несколько часов он немного успокоился и положил руку в карман... конопляного зернышка в нем не было! Алеша горько заплакал, чувствуя, что потерял его невозвратно! Ввечеру, когда другие дети пришли спать, он также лег в постель, но заснуть никак не мог! Как раскаивался он в дурном поведении своем! Он решительно принял намерение исправиться, хотя чувствовал, что конопляное зернышко возвратить невозможно! Около полуночи пошевелилась опять простыня у соседней кровати... Алеша, который накануне этому радовался, теперь закрыл глаза... он боялся увидеть Чернушку! Совесть его мучила. Он вспомнил, что еще вчера ввечеру так уверительно говорил Чернушке, что непременно исправится, - и вместо того... Что он ей теперь скажет? Несколько времени лежал он с закрытыми глазами. Ему слышался шорох от поднимающейся простыни... Кто-то подошел к его кровати - и голос, знакомый голос, назвал его по имени: - Алеша, Алеша! Но он стыдился открыть глаза, а между тем слезы из них катились и текли по его щекам... Вдруг кто-то дернул за одеяло. Алеша невольно проглянул: перед ним стояла Чернушка - не в виде курицы, а в черном платье, в малиновой шапочке с зубчиками и в белом накрахмаленном шейном платке, точно, как он видел ее в подземной зале. - Алеша! - сказал министр. - Я вижу, что ты не спишь... Прощай! Я пришел с тобою проститься, более мы не увидимся! Алеша громко зарыдал. - Прощай! - воскликнул он. - Прощай! И, если можешь, прости меня! Я знаю, что виноват перед тобою; но я жестоко за то наказан! - Алеша! - сказал сквозь слезы министр. - Я тебя прощаю; не могу забыть, что ты спас жизнь мою, и все тебя люблю, хотя ты сделал меня несчастным, может быть, навеки!.. Прощай! Мне позволено видеться с тобою на самое короткое время. Еще в течение нынешней ночи король с целым народом своим должен переселиться далеко-далеко от здешних мест! Все в отчаянии, все проливают слезы. Мы несколько столетий жили здесь так счастливо, так покойно! Алеша бросился целовать маленькие ручки министра. Схватив его за руку, он увидел на ней что-то блестящее, и в то же самое время какой-то необыкновенный звук поразил его слух. - Что это такое? - спросил он с изумлением. Министр поднял обе руки кверху, и Алеша увидел, что они были скованы золотой цепью. Он ужаснулся!.. - Твоя нескромность причиною, что я осужден носить эти цепи, - сказал министр с глубоким вздохом, - но не плачь, Алеша! Твои слезы помочь мне не могут. Одним только ты можешь меня утешить в моем несчастии: старайся исправиться и будь опять таким же добрым мальчиком, как был прежде. Прощай в последний раз! Министр пожал Алеше руку и скрылся под соседнюю кровать. - Чернушка, Чернушка! - кричал ему вслед Алеша, но Чернушка не отвечала. Всю ночь он не мог сомкнуть глаз ни на минуту. За час перед рассветом послышалось ему, что под полом что-то шумит. Он встал с постели, приложил к полу ухо и долго слышал стук маленьких колес и шум, как будто множество маленьких людей проходило. Между шумом этим слышен был также плач женщин и детей и голос министра Чернушки, который кричал ему: - Прощай, Алеша! Прощай навеки! На другой день поутру дети, проснувшись, увидели Алешу, лежащего на полу без памяти. Его подняли, положили в постель и послали за доктором, который объявил, что у него сильная горячка. Недель через шесть Алеша, с помощью Божиею, выздоровел, и все происходившее с ним перед болезнию казалось ему тяжелым сном. Ни учитель, ни товарищи не напоминали ему ни слова ни о черной курице, ни о наказании, которому он подвергся. Алеша же сам стыдился об этом говорить и старался быть послушным, добрым, скромным и прилежным. Все его снова полюбили и стали ласкать, и он сделался примером для своих товарищей, хотя уже и не мог выучить наизусть двадцать печатных страниц вдруг, которых, впрочем, ему и не задавали. 1829 |