Валентин СИДОРОВ. МОСТ НАД ПОТОКОМ
Ни одного писателя мира, наверное, так не почитают в Индии, как Льва Толстого. Здесь к нему относятся не только как к писателю, но и как к Гуру, как к Махариши. Отец индийской нации - так нередко называют Махатму Ганди - заявлял, что он считает себя лишь "скромным последователем" "великого учителя" - Толстого.
Вот почему для индийцев поездка в Ясную Поляну не туристское мероприятие, не рядовое путешествие, а паломничество. Совершил это паломничество, в котором я вызвался его сопровождать, и Шрикант Варма.
В молчании, длившемся несколько минут, мы постояли у могилы Толстого. Получилось похожим на ритуал, потому что Шрикант Барма, а вслед за ним и я, сложили руки на груди в традиционном индийском жесте, издревле долженствующем обозначать: "мир внутри меня, мир в сердце моем". Мы даже условились в честь такого события отныне считать себя побратимами.
А потом, отдыхая от впечатлений, мы сидели на скамейке, наслаждаясь хорошей погодой и сверканием ярко-зеленой травы. Насколько помню, лето восемьдесят четвертого было щедрым на солнце и погожие дни.
В то время на страницы газет стали пробиваться первые материалы об опасности, грозящей Ясной Поляне со стороны Щекинского ПО "Химволокно", расположенного не столь далеко от усадьбы. Опасность обозначилась явственно и зримо. Некоторые деревья уже почернели и лишились листвы. Шрикант Варма знал о беде, нависшей над Ясной поляной, да мы и не делали тайны из этой беды.
- Природа не терпит насилия ни в малом, ни в великом, - сказал он. - И результат всегда один: катастрофа. Ромен Роллан - не помню точно, то ли в книге о Вивекананде, то ли о Ганди, - нарисовал впечатляющую символическую картину того, как на вершине Гималаев пересекаются пути человека Запада и человека Востока. А здесь встает перед ними неизбежная дилемма. А здесь их ждет великое испытание, описанное в евангелии как искушение Христа в пустыне, К сожалению, человек Запада, говорит Ромен Роллан, сделал дурной выбор: внял голосу искусителя, предлагавшего ему царствие земное, т.е. предпочел материальное могущество, которое в Индии воспринимается как нечто второстепенное и даже иллюзорное. Вот и расплачивается он за свой выбор, потому что оказался во власти стихийных сил, которые сам по своей внутренней слепоте выпустил на волю.
Западные оппоненты Махатмы Ганди не упускали случая указать на противоречие, которое резко бросалось в глаза, между высокими достижениями духовной культуры Индии и ее нищетой и технической отсталостью. Неужели ваши мудрые предки, говорили они, достигшие таких успехов в области духа, не могли изобрести машины, облегчающие труд человека, как это сделали мы на Западе? Ганди отвечал так:
"Дело не в том, что мы не знали, как изобрести машины, но наши предки понимали, что если мы изобретем их, то станем рабами, утратим свой нравственный облик. После долгого размышления они решили, что мы должны трудиться только с помощью рук и ног".
- То есть, - сказал я, - Ганди мечтал наложить вето на технический прогресс, застопорить его, заморозить, однако ничего у него не получилось.
- Да и не могло получиться, - продолжал Шрикант Варма. - Ведь не могла существовать карма нашей страны отдельно от кармы всего человечества. Индия. Восток остались глухи к призывам Ганди, но точно так же и Запад остался глух к призывам Толстого.
А в итоге - если смотреть правде в глаза - перед нами тупик. Если будем вести себя по-старому, то с размаха врежемся лбом в глухую стену и тогда - конец.
Все дошло до предела; зло, безобразие, разрушение гармонии в природе и человеке. Паллиативами или заплатами делу не поможешь. Гибель мира всегда от полумер. Нынешнее положение таково, что или духовная революция, которая сожжет прежнее ветхое мышление и утвердит новое, или...
И Шрикант Варма безнадежно махнул рукой.
* * *
Источник радости повсюду и везде,
Но главным образом - в преодоленьи Майи.- А знаете, - сказал Шрикант Варма, - какой, может быть, самый убедительный пример Майи: звездное небо над головою. Ведь свет, излучаемый звездами, идет к нам тысячи, миллионы и даже миллиарды лет. За это время с ними обязательно что-нибудь случилось: может быть, они переместились, может, утратили свое сияние, может, - и это не исключено - погибли в результате какого-нибудь катаклизма. Ведь сущность всего ~ это взрыв и огонь, и Космос - не что иное, как в глубинах запрятанный взрыв. Во всяком случае, глядя на звездный небосвод, дело с тем, чего уже не существует, то есть с Майей.
Есть точка зрения, что известное так же относится к неизвестному, как иллюзия к реальности, Оно, известное, и больше, и меньше неизвестного одновременно. Ведь известное может практически до бесконечности раздвигать свои пределы, но зато и неизвестное может поглотить известное с той же легкостью, с какою море поглощает каплю дождя.
Однако, ради бога, не думайте, что философская мудрость Индии базируется лишь на безусловном и безоглядном отрицании Майи, что она высокомерно и пренебрежительно относится к иллюзиям. Мудрость вообще ни к чему не относится пренебрежительно. Просто она видит то, чего не видят другие, - корень иллюзий, и знает, что сон, затуманивающий сознание, венчает пробуждение. Как говорил Будда, единственный источник мужества - истина, а истина постигается в процессе отождествления с несотворенной основой бытия.
- Значит, опять Абсолют?
- Значит, опять Абсолют.
* * *
В моей памяти живут слова Шриканта Вармы, похожие на стихи, возможно, это и были стихи, просто я не догадался спросить.
"Я выхожу за пределы тела - это не смерть.
Я выхожу за пределы Космоса - это не смерть.
Так где же смерть? Не там ли, где я замыкаю себя в границы Космоса, в границы тела?" ...Шрикант Варма знал, не мог не знать, не мог не догадываться, что смерть не отступилась от него, а лишь дала отсрочку, но относился к неизбежному спокойно и мужественно, как и предписывал ему весь склад и строй его философского мышления.
- Время - это Сатурн, пожирающий своих детей, - говорил он с улыбкой и добавлял: - Очень важно знать, что Время - живое, реальное существо. В древности это понимали (вспомните греческого бога Кроноса), но потом забыли. Время может сгущаться в разные образы, может принимать многочисленные лики, может говорить, может гипнотизировать, как загипнотизировало некогда Еву (на мой взгляд, вмей, искушающий Еву и Адама, символ времени, олицетворение всего временного). Но его не надо бояться.
Дело в том, что оно само побаивается нас» Дело в том, что не временные мы, но беспредельные. Доказательства? Сон, ускользающий из сферы, влияния времени, процесс творчества, процесс мышления вообще, когда практически исчезает ощущение времени. Поэтому, если Время - Сатурн, пожирающий детей, то и мысль в свою очередь, как утверждали древние, пожирательница времени.
Но, наверное, лучше всего об этом сказано в Ведах:
"Время несет нас вперед, оно есть конь о семи лучах, о тысяче глаз, не знающий уничтожения и полный плодоносности. Просвещенные мудрецы продвигаются на нем; колеса его - все миры".
Звучит, как колокол, Вселенная в тебе,
И ты внутри ее, как колокольчик.
Когда соприкасаются две тайны -
Ты и Вселенная - безмолвье говорит.
В самом себе ищу опору духу
И нахожу. И возникает то,
Что как бы составляет центр вселенной.
Пусть каждый этот центр в себе найдет.
Вселенную в себе я повторяю,
Но, повторяясь, - я неповторим.
Не забывай опять себе напомнить:
Ты Космосу принадлежишь отныне
Не меньше - даже больше, чем Земле.
Когда ты осознаешь: твой ашрам -
Вселенная, тогда поймешь другое, -
Он не один, их бесконечно много.
Готовь себя для беспредельности,
Готовь себя для беспредельности,
Готовь себя для беспредельности.
Ибо беспредельность всегда готова
Войти в тебя.* * *
"Процесс расширения сознания самый медленный и самый опасный", - предупреждает Елена Ивановна Рерих. Почему? Да потому, в частности, что ''люди не переносят, когда они не могут понять чего-либо".
"Причем труднее всего, - добавляет Елена Ивановна, - будет расширить сознание среднего интеллинента, очень уж оно полно самомнения и всякого отрицания. Народ в глубине своего сердца знает, что "жизнь бесталанна без героя", но средний интеллигент полагает доказать свою образованность и знание отрицанием всех основ, сложивших и его неудачную (в силу отрицания) среднюю особь".
Существует давнишняя, проверенная временем закономерность: "чем меньше кругозор людей, тем легче они обижаются; чем больше человек, тем скорее отзовется он на все светлое". В одном из писем Елена Ивановна пишет:
"Малые сознания не имеют горизонта, и часто почти невозможно заставить их выйти из курятника".
Такое зрелище всегда печально. В нашу эпоху, когда, по выражению Петра Великого, "промедление смерти подобно", оно чревато катастрофическим взрывом.
"НОВАЯ ЭРА НАЧИНАЕТСЯ СРЕДИ ГРОМА И МОЛНИИ. ЧТО ЖЕ ВЫЗОВЕТ ЯВЛЕНИЕ ГРОЗЫ? НЕОБЫЧАЙНАЯ ТУПОСТЬ".
Человечество нередко противоречит назначению своему. Это знали еще в древности. Но с этим трудно примириться - даже мудрецу. Рассказывают, что Платон, доведенный до отчаяния косностью своих современников, восклицал:
"НЕУЖЕЛИ ЧЕЛОВЕК ПРОИЗОШЕЛ ОТ КАМНЯ, ЕСЛИ ДЛЯ ИСКРЫ ТРЕБУЕТСЯ УДАР ЧЕМ-ТО ТВЕРДЫМ И ОСТРЫМ?"
И опять Елена Ивановна Рерих:
"Все твердят о различных свободах, но самые противоположные лагери боятся одного и того же зверя - свободы мысли!
...Люди слишком привыкли ко всяким видам запрещений и ограничений. И больше всего их пугает простор мысли, ибо они чувствуют, что с широтою мысли пробуждается и соответственно растет сознание ответственности. А кто любит ответственность? Каждый стремится избежать ее"...
* * *
В 1934 году у Рерихов очередное ЧП. Распоряжением властей в Харбине остановлена книга Николая Константиновича "Священный дозор". Позиция Рериха вступила в резкое противоречие с политическими взглядами влиятельных представителей русской антисоветской эмиграции. В результате - вето на книгу всемирно известного художника. Как мы бы сказали ныне, пример "гласности", трактуемой в чисто буржуазном духе, - как игры с правом забивать мяч лишь в одни ворота.
"Вот вам и век просвещения! - возмущается Елена Ивановна. - Нет, мы живем не в век просвещения, но в век изысканной инквизиции и безответственного шпионажа, в век, когда рабы духа превращаются в истинных роботов, которыми скоро каждая обезьяна будет командовать".
"Тяжко видеть,"- заявляет она по другому, не менее печальному поводу, - как человечество, мечтая о свободе, в поисках ее занято изобретением новых, еще более тесных оков. Свобода, как райская птица, поет лишь в чистых сердцах, освободившихся от единственного тюремщика своего, имя которого - самость".
О своем муже Елена Ивановна писала так:
"Ничто не принадлежит ему, и сам он не принадлежит себе. Терпимость великая - природа его, и, как магнит, притягивает она самых различных людей и группирует их вокруг имени его".
А Рерих не уставал напоминать ученикам и соратникам: "Всякое желание заставить мыслить по своему рецепту не может служить признаком культурности".
Собственно, это застарелая болезнь наша: стремление поместить мир под своей вывеской. Именно под своей и ни под какой иной! Это беда, превращающаяся в вину: концентрировать внимание не на делах, а на именах, спорить (и причем порою весьма ожесточенно) лишь из-за названий, а не по существу.
Рерихи (и Елена Ивановна, и Николай Константинович) квалифицировали нетерпимость как проявление слабости и как клеймо невежества. .Ведь "первый импульс дикаря - уничтожить или убить все непонятное ему".
Всякое - даже во имя благой цели - насилие над волей и сознанием человека для них исключалось в принципе, ибо они исходили из убеждения: "невозможно кого-либо насильно обучить истине или передать ее. Каждый должен сам найти истину. Все, что можно сделать, это лишь указать направление".
* * *
"Легче встретить оранжевого верблюда, чем человека без предубеждений", - утверждал Николай Константинович. Даже великие умы человечества - и те порою были не в силах справиться с этим предрассудком. Недаром на Востоке предубеждение уподобляли вампиру, присосавшемуся к человеку.
Пример, ставший классическим: заседание французской академии наук в конце XVIII столетия, на котором обсуждался вопрос о камнях, падающих с неба (впоследствии они получат название метеоритов). Сведения о них поступали со всех концов страны, и вот академики собрались, дабы разобраться в природе данного явления. Вывод мужей науки был недвусмыслен и категоричен: "небесные камни" - плоды темного крестьянского суеверия. Забавно, что наиболее решительно настаивал на такой формулировке не кто иной, как знаменитый, известный нам всем по школьным учебникам, химик Лавуазье.
Да и на нашем веку, помнится, так называемый нимб над головою, который нередко можно видеть на иконах, объявлялся суеверием и выдумкой церковников. Эффект Кирлиана, заключающийся в том, что фиксируются излучения вокруг растении и органов человеческого тела, заставил по-иному взглянуть на эту проблему. К мифу вообще, очевидно, надо подходить с сугубой осторожностью. В нем, как правило, заложена мина замедленного действия, которую необходимо обнаружить и, может быть, с пользой для дела взорвать.
Когда-то в науке не было двух мнений насчет "Илиады" Гомера, где в качестве реальных персонажей фигурировали олимпийские боги: сказка, поэтическая фантазия, выдумка. Выдумкой считались и греческие герои, и сама троянская осада. По счастью, Шлиман поверил не научным авторитетам своего времени, а Гомеру. В результате Троя была раскопана.
Так что знания наши - вещь относительная. На словах мы это с готовностью признаем, а на деле, увы, пытаемся их абсолютизировать. А еще в старину говорилось, что чем выше поднимаешься, тем больше видишь, какие неисследованные просторы открываются твоему взору. "Выше всех тот, кто знает, что ничего не знает", - настаивал Лао-Цзы. А продолжатель Сократа Платон время от времени как о величайшей радости сообщал своим друзьям:
"СЕГОДНЯ МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, ЧТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ, - ДОБРЫЙ ЗНАК, НАВЕРНОЕ, ЗАВТРА УЗНАЮ НЕЧТО ПРЕКРАСНОЕ".
В древней Элладе существовали две поговорки о Платоне. Одна из них хорошо известна. Она принадлежит Аристотелю: "Платон мне друг, но истина дороже".
Аристотель учился в Академии Платона и был в общем-то ревностным его учеником. Вступил он в спор с Учителем (правда, посмертный, Платона уже не было в живых) по поводу Атлантиды, упоминание и сведения о которой содеркатся в платоновском диалоге "тимей". Истина, по Аристотелю, состояла в том, что Атлантиды нет и быть не могло. Это стало аксиомой на долгие века, поскольку авторитет Аристотеля был непререкаем.
Однако наше время, пожалуй, оказалось больше на стороне Платона, нежели Аристотеля. Современная наука склонна видеть в знаменитом и загадочном диалоге Платона зашифрованную (в строгом согласии с законами мифотворчества) криптограмму о реально существовавшей действительности. Во всяком случае в качестве рабочей гипотезы Атлантиду наука спокойно допускает. Сейчас ищут ее следы в Атлантике, Средиземном море, а иногда и среди песков и гор, весьма далеко расположенных от моря.
Согласитесь, что все это по-особому высвечивает сокровенный смысл другой поговорки о Платоне, гораздо менее известной. Гласит же она следующее:
"ЛУЧШЕ ЗАБЛУЖДАТЬСЯ С ПЛАТОНОМ, НЕЖЕЛИ ОТРИЦАТЬ С УМНИКАМИ".
* * *
Рерихов можно назвать первопроходцами всего загадочного и таинственного. Многие их наблюдения, спокойно и буднично зарегистрированные в дневнике трансгималайского путешествия, несли в себе зародыши будущих сенсаций. Есть здесь, например, информация о снежном человеке. Со слов туземцев Рерих описывает этих косматых, имеющих устрашающий вид великанов. Он излагает романтическую версию, согласно которой они являются стражами, охраняющими подступы к ашрамам гималайских мудрецов и подвижников. Правда, сообщение Рериха особого интереса не вызвало. Внимание людей конца двадцатых годов было поглощено совершенно иными проблемами.
В Тибете - в те же самые двадцатые годы - Рериху и его сыну Юрию удалось установить контакты с представителями добуддийской и почти неизвестной тогда религии Бонпо и даже обрести их доверие. Их приглашали в храмы и монастыри, недоступные для чужеземных пришельцев, давали читать старинные манускрипты. Все это продолжалось до тех пор, пока не выяснилось положительное отношение Рерихов к Будде и буддизму. Двери храмов Бонпо сразу наглухо закрылись для Рерихов. Дело в том, что религия Бонпо считает своим главным противником Будду.
Но к тому времени Рерихи успели увидеть и узнать многое. Например вот это:
"Обряды совершаются противоположно буддизму. Свастика изображается в обратном направлении. Хождение в храме совершается против солнца".
С тревогой отмечает Рерих, "что "черная вера Бонпо" распространяется гораздо шире, нежели можно предполагать". "Бонпо усиливается".
В те годы никто не проявлял серьезного интереса к мистической основе германского фашизма. Никто или почти никто не знал, что корни ее уходят в Тибет. Лишь после мая сорок пятого постепенно начало вырисовываться и становиться явным то, то было тайным и даже сверхтайным: и то, что на знаменах фашистского рейха красовались обратные изображения свастики, точь-в-точь как и у последователей Бонпо (не древнего символа Солнца и его светоносного движения, а, наоборот, символа антисолнца и, значит, действительно тьмы); и то, что Гитлер и его окружение истратили два миллиарда марок на строго засекреченные экспедиции в район Тибета (они продолжались вплоть до сорок третьего года); и то, что на улицах поверженного Берлина были обнаружены трупы неведомо откупа взявшихся тибетцев в немецких солдатских мундирах. В общем, все следы ведут в одном направлении - в '"черный Тибет"; в тайные святилища поклонников Бонпо, а это в свою очередь заставляет вспомнить пророческое предупреждение Рериха, которое в свое время не сочли нужным принять во внимание.
"Жаль, что литература черной веры очень мало изучена и их священные книги не переведены еще". Нельзя отнестись к этим старинным традициям легкомысленно, когда они говорят о своих неведомых богах свастики. Древние солнечные и огненные культы находились в основе Бонпо, и обращаться с этими старинными полуистраченными знаками надо осторожнее"'.
В трансгималайских очерках Рериха содержится описание того полуфантастического явления, которое мы ныне относим к разряду неопознанных летающих объектов. Этому описанию суждено было сыграть роль пер~вой ласточки, значительно опередившей время. Вот соответствующее место из дневника Рериха.
"Солнечное безоблачное утро - сверкает ясное голубое небо. Через наш лагерь стремительно несется огромный темный коршун. Наши монголы и мы следим за ним. Но вот один из бурятских лам поднимает руку к голубому небу.
"Что там такое? Белый воздушный шар?"
"Аэроплан?"
И мы замечаем, на большой высоте что-то блестящее движется в направлении от севера к югу. Из палаток принесены три сильных бинокля. Мы наблюдаем объемистое сфероидальное тело, сверкающее на солнце, ясно видимое среди синего неба. Оно движется очень быстро. Затем мы замечаем, как оно меняет направление более к юго-западу и скрывается за снежной цепью Гумбольта. Весь лагерь следит за необычным явлением, и ламы шепчут: "Знак Шамбалы".
Елена Ивановна дожила до того времени, когда начался настоящий бум вокруг "летающих тарелок" или "летающих дисков", как их еще называли. Появились даже три концепции НЛО, каждая из которых обрела горячих сторонников. Первая - самая популярная - "космическая"', вторая - "горная" (значит, Шамбала), третья - "подводная" (значит, Атлантида, потомки атлантов). В нью-йоркском музее Николая Рериха я читал письмо Елены Ивановны, помеченное 1952 годом, в котором, отвечая на просьбу своих корреспондентов, она высказывается по проблеме НЛО. Прежде всего она как бы проводит резкую разграничительную грань между объектами горного (а следовательно, земного) происхождения, которые им доводилось видеть в Гималайском Тибете, и космическими. О последних она сообщает следующее.
"Так называемые "летающие диски" и прочие формации являются пространственными образованиями, носящимися вокруг нашей Земли. Обычно они не имеют доступа (выделено Еленой Ивановной. -В.С) в ближайшие слои нашей атмосферы, ибо Земля имеет заградительную сеть. Лучи и магнитные токи образуют совершенно непроницаемую атмосферу..."
Но, по ее мнению, манипуляции с атомной энергией, которая принадлежит уже не столько миру трех, сколько миру четырех измерений, прорвали заградительную сеть. Образовались бреши, и, как пишет Елена Ивановна, "неожиданные и часто нежеланные посетители начинают проникать в нашу сферу".
* * *