ФЕРЕНЦ РОБИЧЕК И ПЕТР ГАВРИЛОВ

...Итак, в начале мы узнали об аресте Генерального Секретаря СЭСР Дрезена, об аресте Муравкина, Некрасова, Демидюка и многих других. Затем были арестованы служащие из отдела рассылки СЭСР, и среди них - Петр Гаврилов. Он был не только служащим отдела рассылки, но и переводчиком. Он сделал несколько хороших переводов. Среди них - роман И.Эренбурга "Не переводя дыхания" и "Конституция СССР", тогда только что появившаяся.

Когда был арестован он, а позже мой самый близкий друг Ференц Робичек - люди моего поколения, мои близкие знакомые, я понял, что произошло что-то несправедливое. Но я упорно, до последнего дня что-то получал и отправлял - речь идет о переписке, так как личные контакты с иностранцами уже прекратились.

Ференц Робичек был сыном заместителя народного комиссара Венгерской Народной Республики, которая недолгое время просуществовала в Венгрии в 1919 году. После подавления революции тот, кто мог спастись, бежал в СССР. Пал Робичек, отец Ференца, бежал в Советский Союз вместе с сыном. Он был эсперантистом и с детства обучал своего сына эсперанто. Сам Пал Робичек трагически погиб под пропеллером аэроплана. Будучи близоруким, он, выйдя из аэроплана, направился к еще не остановившемуся пропеллеру, который отбил его голову, отлетевшую на 100 метров, как футбольный мяч. Его счастье, что он не мучился, как другие эсперантисты, как его сын, который умер в лагере. ...

НАЧАЛСЯ МОЙ ПУТЬ НА ГОЛГОФУ

...Этот период террора продолжался несколько месяцев с середины 1937 года до начала 1938-го. В прессе рассказывались ужасные вещи о зарубежных шпионах, о публичных процессах над главными врагами народа и т.д.

Наконец, наступила и моя очередь. Если я помню дату моего начала занятиями эсперанто, то, конечно, я помню число, когда началась моя Голгофа. Это случилось ночью, в ночь с 21 на 22 марта 1938 года.

Я ночная птица, и после спектакля я еще не спал. Мы с женой читали переписку Флобера. Одно письмо читала она, другое - я. Послышался звонок в дверь. Вломились офицер и солдаты НКВД и закричали: "Руки вверх!", обыскали меня, но не нашли никакого оружия. После этого начался обычный обыск, который продолжался 5 часов.

Они искали какие-то шпионские материалы. Неужели они сами верили этому? Они обыскали огромный сундук с моими письмами, полученными из-за границы, и забрали с собой почти все. Меня увезли в главную тюрьму, которая называется Лубянка.

Я и представить себе не мог, проходя мимо этого страшного дома, какие адские пытки совершаются там. Прежде всего, поражал вид заключенных: они были мертвенно бледны, с синяками под глазами, совершенно измученные, безумные. Я подумал, что они виновны, что я попал сюда по ошибке, но затем все это пережил и я. И у меня были синяки под глазами, и я, спортсмен, много раз падал в обморок во время допросов. Меня обливали холодной водой и продолжали допрос. От меня требовали, чтобы я назвал своих сообщников и рассказал о моей шпионской деятельности. Каждому арестованному эсперантисту было предъявлено обвинение в том, что он является активным членом международной шпионской организации, которая на территории СССР скрывалась под именем СЭСР. ...

ТОЛЬКО ЕСТЬ И СПАТЬ...

... В таких условиях мы работали. Все время в первые годы моим постоянным желанием было скотское желание спать и есть. Я хотел спать сразу же после того, как меня будили, чтобы немного поесть и идти на работу; я хотел есть сразу же по окончании еды, и всегда что-то у меня болело, не говоря уже о том, что болела моя душа, когда мои дорогие остались так далеко, за несколько тысяч километров, и я чувствовал, что я страдаю без вины.

Я не встречал там настоящих политических преступников, но в то же время мы находились среди преступников настоящих: бандиты, убийцы, конокрады, фальшивомонетчики. Среди женщин тоже были убийцы, проститутки и т.п. Но на Колыме мы были изолированы от женщин. Я увидел их более или менее близко лишь через несколько лет, когда, наконец, меня позвали на сцену, но это было позже. А в первые 5 лет я работал ежедневно. Мы работали по 12 часов без выходных. Если же кто-то в бригаде не мог выполнить норму, не выкапывал достаточно грунта и из него не могли добыть определенную норму золота, то мы работали по 16 часов. Между прочим, я всегда выполнял свою работу. Конечно, люди умирали. Странно, но умирали даже физически здоровые, идеально здоровые, даже более сильные, чем я. Возможно, они были слабее духом... В целом из бригады в 25 человек оставалось в живых около 4% (1-2 человека). Я считаю, что около 30000 эсперантистов было арестовано, из них десятки расстреляны. Много тысяч умерло, и немногие, как я, остались живы. ...

Эта золотодобыча велась, конечно, не в самом Магадане, который являлся центром Колымы, а в глубине региона, в тайге. Там вначале вырывают деревья, сжигают сучья, затем копают грунт. В то время мы жили в простых палатках, и хотя позже мы построили для себя бараки, у нас не было постелей. Мы спали на досках, не снимая даже шапок.

Когда во время войны я узнал о гибели на фронте моего единственного брата, я сам просил разрешения "умереть, защищая Родину". Но никому даже не ответили на подобные патриотические письма. На фронт посылали только уголовников.

Итак, я работал и был уже обморожен и совсем обессилен. Неожиданно - я в это время находился в глубокой яме, из которой выкапывал землю - неожиданно меня позвали и сказали: теперь ты будешь работать на сцене. Это случилось в 1943 году, через 5 лет после ареста. Я начал работать в концертной бригаде, созданной в деревне Ягодная в глубине Колымы. Бригада состояла из нескольких артистов: драматические актеры, музыканты, танцоры. Мы подготовили развлекательные и воспитательные программы. В наши программы мы могли внести также завуалировано немного правды, так как начальники были тупы, а публика понятлива. Мы ездили по всем лагерям Центральной и Северной Колымы. Мы также были в том лагере, который описывает Евгения Гинзбург, с которой я был тогда знаком. Это продолжалось несколько месяцев. Затем меня направили в настоящий театр, где мы играли. Мы жили в городском лагере. Мы там ели и спали, но мы работали в театре как профессиональные актеры. И хотя мы не получали денег, мы были очень счастливы, так как кончился период постоянного недосыпания и недоедания. ...

ТРИ ВСТРЕЧИ. ВЕЧНАЯ ССЫЛКА

Встречался ли я с эсперантистами за эти годы? Власти заботились о том, чтобы участники одного процесса не встречались ни в тюрьме, ни в пути. Только во Владивостоке я встретил знакомого эсперантиста Евгения Гурова. Он был художником, рисовал эсперантские марки-наклейки с надписями на русском и эсперанто. Я помню, как он еще до разгрома СЭСР рекламировал и планируемое издание трудов В.И.Ленина на эсперанто. Это была его лучшая работа - марка-наклейка, выпущенная СЭСР в 1935 или в 1936 г. Без сомнения, она есть в чьей-нибудь коллекции. На ней крупными буквами написана фамилия художника. Он был старше меня, но пережил лагерь. Я встретил его позже.

На Колыме я встретил Горавеева, бывшего московского учителя, затем агронома, выращивавщего различные овощи. Это был второй эсперантист, с которым я встретился.

Третий был немолодой эсперантист, бывший царский офицер из города Елец, с которым столкнула меня судьба. Когда меня везли из Владивостока в Красноярск в ссылку (из Красноярска меня отправили туда на север по Енисею) как-то лежа в вагоне я вздохнул и сказал на эсперанто: "Боже, спаси меня", сказал для себя самого, и неожиданно мой сосед (я забыл его фамилию) спросил: "Вы эсперантист?". Это был эсперантист из Ельца.   Итак, было всего три встречи.

В 1946 г. мне объявили, что я больше не заключенный. Но вместо того, чтобы вернуть меня домой, где я мог бы встретиться с моими любимыми, меня сослали в место, расположенное немного западнее, но севернее, в Норильск. Этот город находится за Полярным кругом у устья реки Енисей. Эта река впадает в Северный Ледовитый океан. Немного восточнее протекает река Норилка, и на ней стоит город Норильск. Он известен залежами различных руд, в том числе урановых.

Мне объявили, что теперь у меня вечная ссылка. Даже не пожизненная, а вечная. Странно... Ведь по марксистской теории нет ничего вечного.

Итак, вечная ссылка за ту же самую вину. Что же такое ссылка? Вам определяют место ссылки, например, какую-нибудь деревню. Вы должны жить и работать в этой деревне и не имеете права ее покидать. Если вас обнаружат вне этой территории, это будет считаться побегом. Было объявлено, что каждый ссыльный должен дважды в месяц являться к своему начальнику в тайную полицию (так Н.Рытьков называет НКВД. - прим. перев.). А там, на стене висела копия приказа Совета Министров, подписанная тогдашним премьер-министром Молотовым, о том, что всякий нарушивший этот приказ будет осужден на 20 лет каторги! Это тяжелые работы, еще более ужасные, чем в лагере. На вас надевают кандалы и номер на верхнюю одежду. К вам не обращаются по фамилии. Вы не имеете права переписываться, иметь хоть какой-то суррогат культуры. Вы ничего не можете: ни читать, ни слушать радио и т.п. В лагере это хоть есть частично. И так 20 лет каторги.

Что еще примечательного в ссылке? Никто не заботится о вашей работе, никто не заставляет вас работать, но и никто вас не кормит. Вы должны все искать сами. Но вам не разрешают работать в сфере культуры. Учитель не имеет права быть учителем.  

Я ДУМАЛ, ЧТО Я ЕДИНСТВЕННЫЙ ЭСПЕРАНТИСТ В МОСКВЕ

Было время, когда я думал, что я единственный эсперантист в восьмимиллионной Москве.

Когда меня реабилитировали, когда я получил свои документы, мне показали все мое огромное дело. Я мог прочитать все доносы против меня, все мои характеристики. И я увидел, что одной из причин моего ареста было свидетельство одного из моих хороших знакомых, что я был членом этой шпионской организации. Этим знакомым был Л.К. (Рытьков приводит его подлинную фамилию, но составители книги по этическим соображениям решили опустить ее). Я знал, при каких обстоятельствах это было подписано, и я не почувствовал ненависти к нему.

Прокурор, который меня реабилитировал, просматривая мое дело, в котором были протоколы допросов, не подписанных мною, сказал мне: "О, вы молодец. Вы ни одного невинного не потянули за собой". Я ответил: "Вы понимаете, чего мне это стоило?" "О да, - сказал он. - Я это знаю". Он работал не в тайной полиции, а в военной прокуратуре.

Итак, я запомнил Л.К. Интересно, выжил ли он. Мне сказали, что он тоже реабилитирован, и мне захотелось его увидеть, но не ради мести, а только для общения. Я пошел в справочное бюро, и мне дали два адреса, по которым жили люди с таким именем, не очень распространенным. Я взял эти два адреса и раньше пошел к тому, кто жил поближе. И это был он, этот эсперантист. Вначале он был потрясен, я увидел это по его глазам. Он подумал, что я пришел мстить. Затем, в течение 10 лет, которые прошли в Москве после реабилитации, я встречал его почти каждую неделю, но даже не намекнул ему, что я знаю об этом доносе, подписанном им во время допроса.

От этого Л.К. я узнал, что я не единственный эсперантист в Москве, что здесь есть и другие эсперантисты, которым как-то удалось избежать ареста. Прежде всего следует назвать профессора Бокарева, Константина Гусева и Ивана Сергеева. Бокарев был заместителем директора в Институте Языкознания. Эти три эсперантиста прибыли из провинции, Бокарев - из Ростова-на-Дону, Гусев - из Воронежа, а Сергеев, кажется, из Харькова. Они переселились в Москву после войны. Из старых эсперантистов были фактически я и этот Л.К. Несколько позже я встретил Демидюка...