Александр ХАРЬКОВСКИЙ (Нью-Йорк)

Василий Ерошенко и Агнес Александер в Токио (1915 г.)

Японский поэт Василий ЕРОШЕНКО

    Как это ни странно, но о Василии Яковлевиче Ерошенко, слепом русском путешественнике, его соотечественники (и одним из первых автор этих строк) узнали от японцев и китайцев. Странно еще и потому, что из 63 лет прожитой им жизни он провел на Востоке менее десяти. При этом он дискутировал с Рабиндранатом Тагором, спорил с Петром Кропоткиным, встречался с Бертраном Расселом и Альбертом Эйнштейном, дружил с китайским писателем Лу Синем, жил в его доме, преподавал в университетах Пекина и Токио.
    Ерошенко пользовался на Востоке славой поэта, драматурга, педагога, путешественника. Отчего же отголоски ее не дошли до России?
    Этому было несколько причин. Кто мог поверить, что слепой человек жил и учился в Лондоне, Париже, Лейпциге, путешествовал - один - по Индии, Бирме, Японии, Китаю, Таиланду, а затем - по Чукотке и Туркменистану и, по собственным его словам, "видел мир"?
    Сказались здесь и его политические взгляды. На родине он считался анархистом, бахаистом - последователем мусульманского религиозного лидера Баха-уллаха, и гомаранистом - разделял космополитизм доктора Людвига Заменгофа, польского еврея, а также распространял созданный последним и запрещенный в СССР в 1937 году международный язык эсперанто.
    Судьба его была тяжелой, его самого и его книг. На родине при жизни его не публиковали, а после смерти рукописи сожгли в подвалах КГБ. Мою повесть о нем ("Человек, увидевший мир", Москва, 1978 г.) запретили после отъезда автора. Но книга успела шагнуть в свободный мир: ее японский перевод вышел в Токио в 1983 г., а пьеса о жизни Ерошенко - "Слепое зрение" - с успехом прошла недавно в нью-йоркском театре La Mama.
    Ерошенко пришел к нам из новеллы Лу Синя. "Слепой русский поэт Василий Ерошенко, приехавший в Пекин со своей семиструнной гитарой, часто жаловался: так тихо, так тихо, словно в пустыне... В Пекине даже лягушки не квакают".
Лу Синь возражал, что, напротив, в пору дождей в Пекине всюду слышно лягушачье кваканье. Но Ерошенко было скучно в Китае. Он вспоминал свои путешествия по Индии и Бирме, звук цикад, шипение змей.
    Поэт читал лекции в университете, дружил с детьми брата Лу Синя, а однажды купил для них утят. Но утята склевали головастиков, из которых дети растили для Ерошенко "музыкантов" в пруду.
    Вскоре, замечает автор новеллы, Ерошенко затосковал по матушке-России и уехал на родину.
    Пришла осень. Всюду в Пекине квакают лягушки. И утки, купленные Ерошенко, кричат, как в пустыне: "я... я... я". А Лу Синь тоскует: вернется ли к нему его русский друг?
    Вот такая грустная "Утиная комедия". А что случилось потом? И как жил поэт до приезда в Китай?
    Узнать об этом помог случай. Однажды в редакции "Вокруг света", где я тогда работал, раздался звонок. "Говорит Камитика Итико. Я знала Василия. Да, довольно близко. Мы могли бы встретиться? Я его ищу".
    Камитика Итико, женщина редкой красоты, хоть и не первой молодости, рассказала о жизни Ерошенко в Японии, намекнула, что он отец ее дочери, носившей русское имя Нина. Она просила меня найти Ерошенко, живого или мертвого, а затем подарила его книги, написанные им на японском и эсперанто.
    С этих книг все и началось. Одна из них называлась "Стон одинокой души". Была там и биографическая "Страничка из моей школьной жизни".
    Ерошенко писал: "Я слепой. Ослеп я четырех лет от роду. С мольбой, весь в слезах покинул я многоцветный мир солнца. К чему это, к добру или злу, я еще не знал. Ночь моя продолжается и не кончится до последнего моего вздоха. Но разве я проклинаю ее? Нет, вовсе нет!.. Если ясный день познакомил меня с миром людей, то ночь приобщила к Миру Божьему. И хотя она принесла мне боль, вселила в душу робость, но только ночью я узнал, что звезды поют, почувствовал себя частицей Природы и познал Того, кто управляет всем сущим".
    Так вспоминал Ерошенко в 1921 году, в Шанхае, чувствуя себя тем самым лермонтовским дубовым листком, которого не приняла восточная чинара. Еще в России он оказался перед дилеммой: либо засохнуть на родимой ветке, либо улететь вместе с ветром в чужие края. Ерошенко выбрал второе. Или так ему казалось в далеком Китае много лет спустя?
    Но все началось с поездки в Англию. Ерошенко, овладев простым языком эсперанто, отправился туда один, без провожатого. Всюду на станциях встречали его эсперантисты, а в Англии поселили в пансионе, помогли поступить в академию для незрячих музыкантов.
    Так началась для Ерошенко "зеленая эстафета", благодаря которой он побывает в десятках стран. А при помощи эсперанто он изучит английский, французский, шведский, японский, китайский, пали, бенгали, туркменский, чукотский - все не перечислить.
    Но в Англии он побыл недолго - в 22 года стать выдающимся музыкантом не смог. А простым быть не хотел. Лондонские туманы воспринимал как тьму. Его манил Восток, где в небе царил его поводырь - солнце. Там, в Японии, слепые были окружены вниманием. В память о незрячем принце им отвели профессии целителей и музыкантов.
    Не возродится ли и он сам в Стране Восходящего Солнца?
    В доме Накамуры он не только научился говорить, но и писать по-японски. Известный драматург Акита Удзяку, прочитав пьесу Ерошенко "Облако персикового цвета", отмечал: "Исправить пришлось лишь несколько мест, написанных на старом японском языке. Все остальное вылилось из ваших уст, как неиссякаемый творческий родник".
    Очень скоро по приезде в Японию Ерошенко стал путешествовать, выступать с концертами, сопровождая их рассказами по-японски.
    В доме Агнес Александер, американской эсперантистки и бахаистки, он встретился с Камитика Итико. Это была любовь с первого взгляда. И казалось, Камитика отвечала ему взаимностью, они всюду появлялись вместе. Но Ерошенко вскоре понял, что она поступала так, чтобы вызвать ревность со стороны своего истинного возлюбленного Оосуги Сакаэ, писателя, анархиста, видного эсперантиста.
    Каковы были шансы у русского слепого добиться взаимности любимой? Да и как мог он выразить свою любовь?
    Испытав потрясение от неразделенной любви, поэт разверз уста и стал выражать свои чувства на языке любимой. В печати появились его стихи и сказки.
    Летом 1916 года, пробыв в Японии чуть больше двух лет, Ерошенко покидает эту страну, отправляется в Таиланд, затем в Бирму. Он хочет "увидеть мир" (его слова) и помочь своим незрячим братьям. В Моулмейне он становится директором школы слепых. Оттуда переезжает в Калькутту, где живет в доме Рабиндраната Тагора. Здесь состоялся знаменитый спор "О духовном и материальном в буддизме и христианстве", при этом Ерошенко спорил... на бенгали. А в монастырях он общается на священном языке индусов пали.
    Но языки для Ерошенко - не самоцель, а дороги в иные культуры. И вот мы читаем индийские "Рассказы Байталы", повести о Будде-Гаутаме, "Бирманскую легенду" - записанные Ерошенко на местных языках и опубликованные в его пересказе на японском.
    Великий Принц вскрывает свою грудь, чтобы кровью окропить выращиваемый им Цветок Справедливости. Тигр могучей лапой открывает клетки, где томятся овцы, боящиеся, однако, свободы. Мальчик идет в Страну Мечты по Мосту Радуги. Орлы поднимаются все выше и выше, мечтая долететь до солнца. Таковы лишь несколько образов из сказок Ерошенко.
    А за всем этим вера, что все люди - братья, и слепые могут жить и путешествовать в этом мире не хуже зрячих.
    Лу Синь писал в предисловии к его сказкам, опубликованным по-китайски: "Я понял трагедию человека, который мечтает, чтобы люди любили друг друга, но не может осуществить свою мечту. И мне открылась его наивная, красивая и вместе с тем реальная мечта. Может быть мечта эта - вуаль, скрывающая трагедию художника?"
    Действительность оказалась жестокой к слепому поэту. В 1919 году британские власти выслали его из Индии как "большевика". С такой, с позволения сказать, характеристикой его отправляют на корабле к белым во Владивосток.
    В Шанхае он бежит и направляется в свою любимую Японию. Здесь его встречают друзья. Но многое изменилось там за три года. По стране прокатились "рисовые бунты". Ерошенко выступает на съездах революционного общества Гёминкай, где произносит зажигательные речи.
    А любимая Ерошенко Камитика Итико в тюрьме. Она ранила кинжалом изменившего ей Оосуги.
    Ерошенко добивается ее досрочного освобождения. Недолгое время они счастливы вместе. А в это время Ерошенко высылают из страны как... красного шпиона.
    Его арестовали ночью, волокли по улице, как собаку. Пришедшим в участок друзьям сказали: "Мы кормим его так, чтобы он только не сдох с голоду". "Но что он сделал плохого? Он всего лишь поэт". "Вот и плохо, что поэт", - был ответ.
    В порту Цурута его посадили на пароход и отправили "как большевика" во Владивосток в сопровождении полицейского. Едва сойдя на берег, Ерошенко отправился в центральную Россию. Но туда его не пустили большевики: для них человек, живший так долго на Востоке, был шпионом, английским или японским.
    Так Ерошенко оказался, подобно герою Чаплина, под перекрестным огнем с двух сторон, одной ногой по одну сторону границы, другой - по другую. И не было для него места на земле.
    В Японии о нем не забыли. Журналист Эгути Киёси писал: "Где-то далеко, по ту сторону Японского моря, скитается слепой поэт, не переставший мечтать об утопической свободной земле. Где-то скитается в своих изорванных ботинках этот несчастный, на чьем теле еще не зажили синяки от сапог японских полицейских..."
    В он в это время шел по шпалам в Харбин. Снова пытался пробиться в Россию, но не достигнув цели, отправился в Шанхай. Здесь, под надзором все той же японской полиции, жил и писал свои "Рассказы увядшего листка": о рабском народе, о рикше, человек-лошади, о девочке, которую продали в публичный дом, чтобы купить лекарство ее брату, о горбунье-нищенке, влюбленной в дэнди.
    Создавая этот полуфантастический мир, поэт спрашивал себя, не лучше ли было ему засохнуть на родном русском дереве, не принося никому пользы, чем летать по свету, помогая людям, но увянуть под кроной не принявшей его восточной чинары?
    Ответа он не находит, но печаль отражается в названии его вышедшей в Китае книги - "Стон одинокой души".
    Корабль мечты "окончательно разбился, и я выброшен на пустынный остров, именуемый Шанхай... Безнадежно смотрел я на людское море".
    Он быо одинок посреди людского моря, не совсем понятно почему, ведь жил он в Японии, Индии, Бирме. Похоже, устал от жизни: война убила мечту о братстве. Путешествия его потеряли смысл. Он писал:

Устал я, и скоро в печальную землю
Уйду я на этом нерусском кладбище.
И все-таки сердцем недремлющим внемлю
Я брату родному, что сам меня ищет.

    И его услышал Лу Синь, пригласил к себе, стал другом и братом. Ерошенко переехал в Пекин, поселился в доме писателя, стал преподавать - по-китайски, разумеется - русскую литературу в Пекинском университете. Но друзей у него там почти не было.
    Летом 1922 года Ерошенко, с документами профессора из Китая, едет через Россию и Финляндию на очередной Всемирный конгресс эсперантистов.
    На обратном пути в Китай заехал в родную Обуховку. Его встретил отец, сестры. Почему же он не остался? В "Зимней сказке" он писал, что земля его стала ареной людей и зверей. Он видел в ней себя мальчиком, у которого вырезали на груди иероглиф любви, а потом сожгли, чтобы осветить дорогу.
    "Я снова покинул свою родину... Но и здесь у меня продолжало болеть сердце. В нем образовалась новая, еще более глубокая рана. Эта рана все больше приобретала форму иероглифа Ненависть. О мое сердце! Что мне поделать с тобой?"
    В Россию, ставшую совдепией, он возвращаться не хотел. Весь остальной мир был для поэта пустыней. Оазисом оставалась Япония, родником - любовь к Катимике. Но оттуда его изгнали.
    Весной 1923 года он навсегда покидает Восток. Живет в Берлине, Нюрнберге, Лейпциге, Париже, Вене. Участвует в XIV и XV Всемирных эсперанто-конгрессах, где получает премию за стихи на эсперанто. Учится в университетах Сорбонны и Геттингена. И все же в Европе он себя не находит.
    Потеряв всякую надежду вернуться в Японию, Ерошенко возвращается на родину.
    Несколько лет он преподает историю и русский язык японским коммунистам - в КУТВе, Коммунистическом университете трудящихся Востока. Потом почти все иностранцы попадают в ГУЛАГ.
    Ерошенко скрывается в деревне. Но его находят, высылают на Чукотку, затем оттуда - на юг страны, в Кушку. Как говорится, со льда да в полымя.
    После войны разрешают жить в Москве. Но отказавшегося сотрудничать с КГБ - подслушивать телефонные разговоры иностранцев - снова высылают в Среднюю Азию.
    Тяжелобольному Ерошенко разрешают вернуться в родную Обуховку, не жить - умирать.
    Он ушел из жизни в глухую пору, за неделю до нового, 1953 года, когда мир освободился от кровавого тирана. Его последняя, написанная по-русски книга сгорела - вместе с другими его рукописями была сожжена со всем его архивом в отделении КГБ.
    Это было крупнейшее поражение слепого поэта. Но правду сказал булгаковский Воланд: рукописи не горят. И вот много лет спустя в Японии выходит трехтомное собрание произведений Ерошенко, за которым следуют книги его и о нем на русском, китайском, японском, эсперанто. Появляются забытые произведения, рассыпанные по восточным и эсперантистским журналам. И сам он приходит к нам во плоти, со сцены театра.
    Ерошенко живет, переступив черту смерти. Почему? Видимо, слишком мало у человечества поэтов, которые перешагнули разделяющие народы языковые и культурные границы: британский писатель поляк Джозеф Конрад, наши земляки Владимир Набоков и Иосиф Бродский, а также японский поэт Василий Ерошенко. Кто еще?
    Лу Синь писал: "Жизнь человека, как падающая звезда, - сверкнет, промчится, оставляя недолгий след... Ерошенко промелькнул, как звезда, и, может быть, я скоро забыл бы о нем, но сегодня мне попалась его книга "Песнь предутренней зари" и мне захотелось раскрыть душу этого человека перед читателем". Мне - тоже.

Василий Ерошенко

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Сна не знает бедный мальчик -
Ночи напролет.
Погремушку бросив, плачет,
Горько слезы льет.
Или глянуть он боится
В этот сумрак злой -
Что-то страшное таится
За глухою мглой?
Как дрожит он... Сын Китая,
Милый мальчик мой,
Что страшит тебя, влетая
В дом с ночною тьмой?
То ль японец к колыбели
Встал с ружьем опять?
То ль с дубинкой снова белый
Избивает мать?
Милый мой, в года глухие
Свой закон и суд:
Если мы не бьем - другие
Нас с тобою бьют.
Если ты, как в страшной сказке,
В жизни не найдешь
Карт, вина, дешевой ласки -
Радости на грош?
Только скорбный и поникший,
Прокляв белый свет,
Повезешь до гроба рикшей
Груз тяжелых лет.
Ты не первый! В дни глухие,
В ночи тяжкой тьмы,
Раз не возят нас другие -
Сами возим мы!
Жалкий скарб за век рабочий
Наживешь с трудом -
Враг разграбит край твой отчий
И сожжет твой дом.
Дочь погубит в злом разгуле,
Заберет мальца -
И потянет новый кули
Лямку до конца.
Ты не первый в горе рабьем,
Милый мальчик мой!
Если мы с тобой не грабим -
Грабят нас с тобой!
Говорят, на свете волчий
Царствует закон -
Телом, духом правит молча
И жестоко он.
Над тобою вечной тенью
Будет он витать,
Ты оплачешь день рожденья
И родную мать.
Ты не первый в этом мире...
Видно, в черный час
Нас с тобой на свет родили,
Не спросив у нас.
Спи, как все другие дети
Спят в ночной глуши.
Тихо дремлют все на свете
В люльках малыши...