Владимир Александрович Шаров

Отец

Александр (Шера) Израилевич Шаров родился 25 апреля 1909 года в Киеве. Мне кажется, до последних своих дней отец был ребенком. Я не говорю ни о каком упрощении, ни о каком детском эгоизме или беспечности. Он прожил очень нелегкую жизнь, вообще человеческую жизнь считал страшной, до краев полной горя и слез. И в то же время он, как ребенок, все — и хорошее, и плохое — видел необыкновенно ярко и впервые: хорошему сразу верил и готов был идти за ним куда угодно. Наверное, эта вечная, никогда не преходящая детскость — то, без чего настоящие сказки писать невозможно. Я помню его очень печальным, смотрящим на все совершенно трагически, таким он был большую часть времени в последние пятнадцать лет своей жизни; помню и редкостно добрым, мудрым, все понимающим и все прощающим — так дети обычно относятся к своим родителям, но здесь он теми же глазами смотрел на все, что его окружало. Он мог быть удивительно радостным, буквально фонтанирующим идеями, остротами: чаще это случалось, когда собирались друзья, во время застолий. Для этого было даже свое особое «имя». Еще совсем маленьким я впервые услышал и запомнил, как один из гостей говорил другому: «Сегодня Шера в форме». Несколько историй из цикла «Когда Шера в форме» мне и хотелось здесь рассказать (все они целиком и полностью правдивы).

Отец начинал как генетик, учился у Николая Кольцова, но потом стал журналистом и уже корреспондентом «Правды» в тридцать седьмом году участвовал в первом зимнем арктическом перелете вдоль всего побережья Ледовитого океана. После остановки на Чукотке они должны были лететь дальше, на всемирную выставку в Америку, в город Портленд. Они прошли почти весь маршрут, когда недалеко от Анадыря в воздухе сломался мотор. Сели они чудом. Но настоящим чудом отец считал не посадку, а поломку мотора, так как долети они до Портленда, их по возвращении расстреляли бы как американских шпионов. В Мурманске — начальной точке своего перелета — они были встречены как герои, все получили большие ордена, день за днем шли банкеты и чествования. Банкеты им скоро осточертели, идти надо было в надетых на голое тело кухлянках: в жарко натопленной зале сидеть в таком костюме — мука. Когда командир самолета, идя на очередной прием, не позвал отца, тот был только рад. Но когда его не взяли и на второй, и на третий, он удивился, обиделся и потребовал объяснений. Командир молча указал на толстую пачку вскрытых писем, лежавшую у него на тумбочке, повернулся и вышел. В пачке было около восьмидесяти адресованных отцу посланий: тридцать от брошенных детей, сорок от жен и девять от матерей (его газетный псевдоним был распространенной русской фамилией). Каждый из корреспондентов носил ту же фамилию, что и он, каждый верил, что он их отец, муж или сын, молил вернуться обратно и забыть все. Письмо одной из жен было так прекрасно, что отец до конца своих дней жалел, что не поехал к ней. Когда команда возвратилась с банкета, отец сказал им: «Хорошо, вы могли поверить, что я бросил тридцать детей, сорок жен, но как я мог бросить девять матерей?» Командир долго смотрел на него, удивляясь непонятливости, потом медленно произнес: «Достаточно и одной…»

На фронт отец пошел в июне сорок первого добровольцем. После Арктики он был орденоносцем, единственным в полку, и ему было легче. Старшина, обучавший их, говаривал, что отец всем хорош как солдат, но у него есть два недостатка: высокий рост, поэтому он будет правофланговым и его первым убьют, и высшее образование — из-за него он много думает и в строю затягивает шаг. Тот же старшина, воевавший еще в Первую мировую войну, говорил, что интеллигенты быстро вшивеют, не вкладывая в это, впрочем, никакого иного смысла.

Отец много пил. Впрочем, он был прав, когда говорил, что оправдал свою жизнь и за все расплатился на фронте, в сорок третьем году. Дело было на Украине. Шел бой. Рота взяла в плен двух венгров и трех чехов. Наши были в полукольце, боеприпасы на исходе. Командир хотел их повесить (стрелять он жалел патронов и боялся обнаружить, где залегла часть) — отец не давал.

Отправить пленных в тыл было не с кем: на счету каждый солдат. Отец, военный журналист, был в ту пору уже майором, ротный — капитаном. Чехи и венгры стояли рядом, слушали их перепалку и все понимали. В конце концов отцу удалось отбить их. В тыл он вез и довез их сам на редакционном «козлике» без всякой охраны. Все они дожили до конца войны.

Владимир Шаров

Vladimir Sharov

Patro

Aleksandro (Shera) Izrailevich Sharov naskighis la 25-an de Aprilo de la jaro 1909 en Kievo. Al mi shajnas, ghis liaj lastaj tagoj patro estis infano. Mi parolas pri neniu simpligo, pri neniu infana egoismo au senzorgeco. Li travivis tre nefacilan vivon, li ghenerale jughis homan vivon timinda, ghisrande plenigita je plago kaj larmoj. Samtempe li kvazau infano chion — kaj bonan, kaj malbonan — vidis neordinare brile kaj kvazau unuafoje: al bona li tuj kredis kaj estis preta iri post ghi ien ajn. Vershajne tiu eterna nepreterpasebla infanajheco estas tio, sen kio oni ne povas skribi verajn fabelojn. Mi memoras lin tre malghojan, rigardantan al chio tute tragike, tia li estis dum plejparta tempo de siaj lastaj dekkvin jaroj; kaj mi memoras lin rarece bonkoran, saghan, chiokomprenantan kaj chiopardonantan — tiel infanoj ordinare traktas iliajn gepatrojn, sed chi tie li per samaj okuloj rigardis chion, kio chirkauis lin. Li povis esti mirinde ghoja, laulitere fontananta je ideoj, spritajhoj: pli ofte tio okazadis, kiam kolektighadis amikoj, dum chetablajhoj. Por tio ech ekzisitis sia speciala «nomo». Ankorau tute malgranda mi unuafoje audis kaj fiksmemoris, kiel unu el gastoj parolis al alia: «Hodiau Shera estas en la formo». Kelkajn historiojn el ciklo «Kiam Shera estas en la formo» mi volus rakonti chi tie (ili chiuj estas tute kaj entute veremaj).

Patro komencis kiel genetikisto, studis che Nikolao Koljcov, sed poste farighis jhurnalisto kaj jam kiel korrespondanto de «Pravda» en la tridek sepa jaro partoprenis la unuan vintran arktikan traflugon laulonge la tuta bordo de Glacia oceano. Post halto en chukcha duoninsulo ili devis flugi plu al la tutmonda ekspozicio en Ameriko, urbo Portlando. Ili trairis preskau tutan itineron, kiam nefore de Anadiro la motoro enaere rompighis. Ilia alterigho estis miraklo. Sed veran miraklon patro opiniis ne la alterigho, sed la motorrompo, char se ili ghisflugus Portlandon, oni mortpafus ilin post reveno kiel amerikajn spionojn. En Murmansko — la deira punkto de ilia transflugo — ili estis renkontitaj kiel herooj, chiuj ricevis grandajn ordenojn, tago post tago okazis bankedoj kaj honorajhoj. La bankedoj baldau tedis ilin, ili devis iri en vestitaj sur la nuda korpo kuhhljankoj (1): sidi en varmege hejtita halo en tiu kostumo estas torturo. Kiam la aviestro irante al la vica audienco, ne kunvokis patron, tiu estis nur ghoja. Sed kiam oni ne kunprenis lin ankau al la dua kaj tria, li miris, ofendighis kaj postulis la eksplikojn. La estro silente indikis al dika staplo da malfermitaj leteroj, kushanta che li sur la kredenco, turnis sin kaj eliris. En la staplo estis chirkau okdek adresitaj al patro epistoloj: tridek de forlasitaj infanoj, kvardek de edzinoj kaj nau de patrinoj (lia jhurnala pseudonimo estis ofta rusa nomo). chiu el la korespondantoj portis la saman nomon kiel li kaj chiu kredis, ke li estas ilia patro, edzo au filo, petegis reveni kaj forgesi chion. La letero de unu el la edzinoj estis tiel belega, ke patro ghis la fino de siaj tagoj bedauris, ke ne veturis al shi. Kiam la teamo revenis de la bankedo, patro diris al ili: «Bone, vi povis kredi, ke mi forlasis tridek infanojn, kvardek edzinojn, sed kiel mi povis forlasi nau patrinojn?» La aviestro longe rigardis lin, mirante la nekompreneblecon, poste malrapide eldiris: «Ech unu sufichas…»

Al la fronto patro iris en Junio de la kvardek unua kiel volontulo. Post Arktiko li estis ordenulo, la sola en la regimento, kaj al li estis pli facile. La kaporalo, instruinta ilin, kutimis paroli, ke patro per chio estas bona kiel soldato, sed li havas du mankojn: altan staturon, do li estos la dekstroflankulo kaj oni mortigos lin unuan, kaj altlernejan diplomon — pro tiu li multe pensas kaj en kolumno malakcelas la pashon. La sama ka-poralo, militinta ankorau dum la Unua mondmilito, parolis, ke inteligencianoj rapide pedikighas, ne metante en tion, tamen, ian alian sencon.

Patro multe drinkis. Tamen li estis prava, kiam parolis, ke senkulpigis lian vivon kaj pro chio kvitighis en la fronto, en la kvardek tria jaro. La afero estis en Ukrainio. Iris batalo. La roto kaptis du hungarojn kaj tri chehhojn. La rotestro volis ilin pendigi (por pafi li avaris kartochojn kaj timis malkaShi, kie kuShas la trupo) — patro ne konsentis.

Estis neniu, kun kiu oni sendu la kaptitojn al la ariero: chiu soldato estis kalkulenda. Patro, milita jhurnalisto, estis tiutempe jam majoro, kaj la rotestro estis kapitano. La chehhoj kaj hungaroj staris apude, auskultadis ilian «interpafadon» kaj chion komprenadis. Finfine patro sukcesis protekti ilin. Al la ariero li mem ekveturigis kaj ghisveturigis ilin en la redakcia «kapreto» sen iu gardo. Ili chiuj ghisvivis la finon de la milito.

Vladimir Sharov (2)

(1) Supra pelta vestajho de nordaj popoloj.
(2) Filo de la verkisto, naskighis 7 Apr. 1952 en Moskvo. Finis historian fakultaton de Voronejha universitato (1977).
Kandidato pri historiaj sciencoj (1984). Laboris kiel Sharghisto, laboristo, literatura sekretario. Debutis kiel poeto en 1980. La romanoj: «Spuron en la spuron» (1991), «Provspektakloj» (1992), «Antau kaj dume» (1993), «chu mi do ne bedauru»
(1995), «Nia hejmo — L’Age d’Homme» (1995), «La olda knabino» (1998), «Resurekto de Lazaro» (2002). Membro de la Moskva verkista unio.