Little Claus And Big Clausby Hans Christian Andersen |
Malgranda Niko kaj granda Nikode Hans Christian Andersen |
In a village there once lived
two men who had the same name. They were both called Claus.
One of them had four horses, but the other had only one;
so to distinguish them, people called the owner of the
four horses, “Great Claus,” and he who had
only one, “Little Claus.” Now we shall hear
what happened to them, for this is a true story. Through the whole week, Little Claus was obliged to plough for Great Claus, and lend him his one horse; and once a week, on a Sunday, Great Claus lent him all his four horses. Then how Little Claus would smack his whip over all five horses, they were as good as his own on that one day. The sun shone brightly, and the church bells were ringing merrily as the people passed by, dressed in their best clothes, with their prayer-books under their arms. They were going to hear the clergyman preach. They looked at Little Claus ploughing with his five horses, and he was so proud that he smacked his whip, and said, “Gee-up, my five horses.” “You must not say that,” said Big Claus; “for only one of them belongs to you.” But Little Claus soon forgot what he ought to say, and when any one passed he would call out, “Gee-up, my five horses!” “Now I must beg you not to say that again,” said Big Claus; “for if you do, I shall hit your horse on the head, so that he will drop dead on the spot, and there will be an end of him.” “I promise you I will not say it any more,” said the other; but as soon as people came by, nodding to him, and wishing him “Good day,” he became so pleased, and thought how grand it looked to have five horses ploughing in his field, that he cried out again, “Gee-up, all my horses!” “I'll gee-up your horses for you,” said Big Claus; and seizing a hammer, he struck the one horse of Little Claus on the head, and he fell dead instantly. “Oh, now I have no horse at all,” said Little Claus, weeping. But after a while he took off the dead horse's skin, and hung the hide to dry in the wind. Then he put the dry skin into a bag, and, placing it over his shoulder, went out into the next town to sell the horse's skin. He had a very long way to go, and had to pass through a dark, gloomy forest. Presently a storm arose, and he lost his way, and before he discovered the right path, evening came on, and it was still a long way to the town, and too far to return home before night. Near the road stood a large farmhouse. The shutters outside the windows were closed, but lights shone through the crevices at the top. “I might get permission to stay here for the night,” thought Little Claus; so he went up to the door and knocked. The farmer's wife opened the door; but when she heard what he wanted, she told him to go away, as her husband would not allow her to admit strangers. “Then I shall be obliged to lie out here,” said Little Claus to himself, as the farmer's wife shut the door in his face. Near to the farmhouse stood a large haystack, and between it and the house was a small shed, with a thatched roof. “I can lie up there,” said Little Claus, as he saw the roof; “it will make a famous bed, but I hope the stork will not fly down and bite my legs;” for on it stood a living stork, whose nest was in the roof. So Little Claus climbed to the roof of the shed, and while he turned himself to get comfortable, he discovered that the wooden shutters, which were closed, did not reach to the tops of the windows of the farmhouse, so that he could see into a room, in which a large table was laid out with wine, roast meat, and a splendid fish. The farmer's wife and the sexton were sitting at the table together; and she filled his glass, and helped him plenteously to fish, which appeared to be his favorite dish. “If I could only get some, too,” thought Little Claus; and then, as he stretched his neck towards the window he spied a large, beautiful pie,– indeed they had a glorious feast before them. At this moment he heard some one riding down the road, towards the farmhouse. It was the farmer returning home. He was a good man, but still he had a very strange prejudice,– he could not bear the sight of a sexton. If one appeared before him, he would put himself in a terrible rage. In consequence of this dislike, the sexton had gone to visit the farmer's wife during her husband's absence from home, and the good woman had placed before him the best she had in the house to eat. When she heard the farmer coming she was frightened, and begged the sexton to hide himself in a large empty chest that stood in the room. He did so, for he knew her husband could not endure the sight of a sexton. The woman then quickly put away the wine, and hid all the rest of the nice things in the oven; for if her husband had seen them he would have asked what they were brought out for. “Oh, dear,” sighed Little Claus from the top of the shed, as he saw all the good things disappear. “Is any one up there?” asked the farmer, looking up and discovering Little Claus. “Why are you lying up there? Come down, and come into the house with me.” So Little Claus came down and told the farmer how he had lost his way and begged for a night's lodging. “All right,” said the farmer; “but we must have something to eat first.” The woman received them both very kindly, laid the cloth on a large table, and placed before them a dish of porridge. The farmer was very hungry, and ate his porridge with a good appetite, but Little Claus could not help thinking of the nice roast meat, fish and pies, which he knew were in the oven. Under the table, at his feet, lay the sack containing the horse's skin, which he intended to sell at the next town. Now Little Claus did not relish the porridge at all, so he trod with his foot on the sack under the table, and the dry skin squeaked quite loud. “Hush!” said Little Claus to his sack, at the same time treading upon it again, till it squeaked louder than before. “Hallo! what have you got in your sack!” asked the farmer. “Oh, it is a conjuror,” said Little Claus; “and he says we need not eat porridge, for he has conjured the oven full of roast meat, fish, and pie.” “Wonderful!” cried the farmer, starting up and opening the oven door; and there lay all the nice things hidden by the farmer's wife, but which he supposed had been conjured there by the wizard under the table. The woman dared not say anything; so she placed the things before them, and they both ate of the fish, the meat, and the pastry. Then Little Claus trod again upon his sack, and it squeaked as before. “What does he say now?” asked the farmer. “He says,” replied Little Claus, “that there are three bottles of wine for us, standing in the corner, by the oven.” So the woman was obliged to bring out the wine also, which she had hidden, and the farmer drank it till he became quite merry. He would have liked such a conjuror as Little Claus carried in his sack. “Could he conjure up the evil one?” asked the farmer. “I should like to see him now, while I am so merry.” “Oh, yes!” replied Little Claus, “my conjuror can do anything I ask him,– can you not?” he asked, treading at the same time on the sack till it squeaked. “Do you hear? he answers ‘Yes,’ but he fears that we shall not like to look at him.” “Oh, I am not afraid. What will he be like?” “Well, he is very much like a sexton.” “Ha!” said the farmer, “then he must be ugly. Do you know I cannot endure the sight of a sexton. However, that doesn't matter, I shall know who it is; so I shall not mind. Now then, I have got up my courage, but don't let him come too near me.” “Stop, I must ask the conjuror,” said Little Claus; so he trod on the bag, and stooped his ear down to listen. |
En unu vilagho loghis
du viroj, kiuj ambau havis la saman nomon. Ambau estis
nomataj Niko,
sed unu el ili posedis kvar chevalojn kaj la dua nur unu
chevalon. Por distingi ilin unu de la alia, oni nomadis
tiun, kiu posedis kvar chevalojn, la granda Niko,
kaj tiun, kiu posedis nur unu chevalon, oni nomadis la
malgranda Niko.
Nun ni auskultu, kio okazis al ili ambau, char tio estas
vera historio. Dum la tuta semajno la malgranda Niko devis plugadi por la granda Niko kaj pruntadi al li sian solan chevalon; pro tio la granda Niko pruntadis al li chiujn siajn kvar chevalojn, sed nur unu fojon en la semajno, nome en dimancho. Huha! kiel la malgranda Niko krakadis tiam per sia vipo super chiuj kvin chevaloj! ili estis ja dum tiu tago kvazau liaj propraj. La suno brilis tiel belege, chiuj sonoriloj de la pregheja turo sonorvokis en la preghejon, la homoj estis orname vestitaj kaj iris kun la kantolibro sub la brako, por auskulti la predikon, kaj ili rigardis la malgrandan Nikon, kiu plugis per siaj kvin chevaloj, kaj li estis tiel bonhumora, ke li denove krakis per la vipo kaj kriis: “Hop, chiuj miaj cevaloj!” “Ne parolu tiel”, diris la granda Niko, “al vi apartenas ja nur unu chevalo!” Sed kiam denove iu preteriris al la preghejo, la malgranda Niko forgesis, ke li ne devas tiel paroli, kaj li ekkriis: “Hop, chiuj miaj kvin chevaloj!”, “Nun mi devas energie peti, ke vi chesu,” diris la granda Niko, “char se vi ankorau unu fojon tiel parolos, tiam mi frapos vian chevalon sur la kapon tiel, ke ghi falos senviva, kaj vi plu havos nenion!” “Mi certe plu ne parolos tiel”, respondis la malgranda Niko; tamen kiam homoj preteriris kaj diris al li: bonan tagon, li farighis tiel bonhumora kaj la posedado de kvin chevaloj por la priplugado de sia kampo shajnis al li tiel bela, ke li krakis per la vipo kaj ekkriis: “Dekstren, chiuj miaj chevaloj!” “Mi instruos vin krii al viaj chevaloj,” diris la granda Niko; kaj li prenis stangon kaj frapis sur la kapon la solan chevalon de la malgranda Niko tiel, ke ghi falis kaj tuj mortis. “Ho ve, nun mi plu havas neniun chevalon!”, diris la malgranda Niko kaj komencis plori. Poste li senfeligis la chevalon, bone elsekigis la felon en la vento, metis ghin en sakon, kiun li prenis sur sian dorson, kaj iris en la urbon, por vendi la felon de sia chevalo. Li havis antau si longan vojon, li devis iri tra granda, malluma arbaro, kaj la vetero farighis terure malbona; li tute perdis la vojon, kaj antau ol li denove trovis la ghustan vojon, farighis vespero, kaj estis tro malproksime, por ke oni povu antau plena noktigho atingi la urbon au veni returne hejmen. Tute apude de la vojo trovighis granda korto de vilaghano; la fenestrokovriloj estis fermitaj, tamen tra ili briletis lumo. “Tie oni eble permesos al mi tranokti”, pensis la malgranda Niko, kaj li aliris kaj frapetis. La vilaghanino malfermis; sed kiam shi audis, kion li volas, shi diris, ke li iru sian vojon, ke shia edzo ne estas hejme kaj shi ne povas akcepti fremdulojn. “Mi devas do kushi ekstere”, diris la malgranda Niko, kaj la vilaghanino fermis la pordon antau lia nazo. Tre proksime de la pordo staris granda fojnamaso, kaj inter ghi kaj la domo trovighis malgranda stalo kun plata pajla tegmento. “Tie supre mi povas kushi”, diris la malgranda Niko, kiam li ekvidis la tegmenton, “tio estas ja bonega lito; la cikonio certe ne malsuprenflugos kaj ne mordos min je la piedoj.” Char vivanta cikonio staris supre sur la tegmento, kie ghi havis sian neston. La malgranda Niko grimpis sur la stalon, kie li sin kushigis kaj turnadis sin en diversajn flankojn, por trovi la plej bonan kushmanieron. La fenestrokovriloj supre ne kovris, kaj tial li povis rigardi ghuste en la dominternon. Tie estis kovrita granda tablo, kaj sur ghi staris vino kaj rostajho kaj delikata fisho. La vilaghanino kaj la sakristiano sidis che la tablo, kie estis neniu alia krom ili, kaj shi enversis al li vinon, kaj li ekatakis la fishon, char tio estis io lau lia gusto. “Ho, se mi ankau povus ricevi ion de tio!”, diris la malgranda Niko kaj alshovis la kapon tute al la fenestro. Al la diablo! kian belegan kukon li tie vidis! Jes, kia festeno tio estis! Subite li audis, ke iu alrajdas de la vojo al la domo; tio estis la edzo de la vilaghanino, venanta hejmen. Li estis ghenerale bona homo, sed li havis la strangan malfortecon, ke li ne povis toleri la aspekton de sakristiano. Se li vidis sakristianon, li farighis tute furioza. Tio estis la kauzo, pro kiu la sakristiano iris saluti la virinon, kiam li sciis, ke shia edzo ne estas hejme, kaj la bona virino metis antau lin la plej bonajn manghajhojn, kiujn shi havis. Kiam ili nun audis, ke la edzo venas, ili tre ektimis, kaj la virino petis la sakristianon, ke li enrampu en grandan malplenan keston, kiu staris en angulo. Tion li efektive faris, char li ja sciis, ke la kompatinda edzo ne povas toleri la aspekton de sakristiano. La virino rapide kashis la tutan bonegan mangajhon kaj la vinon en shian bakfornon, char se la edzo tion vidus, li ja certe demandus, kion tio signifas. “Ha ha!”, ekghemis la malgranda Niko, vidante, kiel la tuta mangajho malaperas. “Chu iu estas tie supre?”, demandis la vilaghano kaj rigardis supren al la malgranda Niko. “Kial vi tie kushas? venu prefere kun mi en la domon.” La malgranda Niko tiam rakontis, kiel li perdis la vojon, kaj petis la permeson tranokti che li. “Kompreneble”, diris la vilaghano, “sed antau chio ni devas ion manghi.” La virino akceptis ilin ambau eksterordinare afable, kovris longan tablon kaj donis al ili grandan pladon da griajho. La vilaghano estis malsata kaj manghis kun granda apetito, sed la malgranda Niko ne povis chesi pensi pri la delikata rostajho, fisho kaj kuko, kiuj, kiel li sciis, staris en la bakforno. Sub la tablon antau siajn piedojn li estis metinta la sakon kun la felo de la chevalo, char ni scias ja, ke pro ghi li ekvojiris, por vendi ghin en la urbo. La griajho tute ne povis plachi al li. Li ekpashis sur sian sakon, kaj la seka felo en la sako laute ekknaris. “Ts!”, diris la malgranda Niko al sia sako, sed samtempe li denove ekpashis sur la sakon tiel, ke ghi knaris ankorau pli laute, ol antaue. “He; kion vi tie havas en la sako?”, demandis la vilaghano. “Ha, tio estas sorchisto”, diris la malgranda Niko, “li diras, ke ni ne manghu griajhon, char li sorche plenigis la tutan fornon per rostajho, fisho kaj kuko!” “Ne eble!” diris la vilaghano kaj rapide malfermis la fornon, kie li ekvidis chiujn bonegajn manghajhojn, kiujn lia edzino tie kashis, sed pri kiuj li nun pensis, ke la sorchisto en la sako tien ilin ensorchis. La virino ne kuraghis ion diri, sed shi tuj metis la manghajhojn sur la tablon, kaj tiel ili manghis la fishon, kaj ankau la rostajhon kaj la kukon. La malgranda Niko denove surpashis sur la sakon, ke la felo ekknaris. “Kion li nun diras?” demandis la vilaghano. “Li diras,” respondis la malgranda Niko, “ke li sorchis por ni ankau tri botelojn da vino; ili ankau staras en la forno”. Tiam la virino devis elpreni la vinon, kiun shi kashis, kaj la vilaghano trinkis kaj farighis bonhumora; tian sorchiston, kian la malgranda Niko havas en la sako, li tre forte dezirus posedi. “Chu li povas ankau sorchvenigi la diablon?” demandis la vilaghano; “mi tre dezirus lin vidi, char nun mi estas en tre bona humoro.” “Jes”, diris la malgranda Niko, “mia sorchisto povas fari chion, kion mi postulas. Chu ne vere, he vi?”, li demandis kaj surpashis sur la sakon, ke ghi knaris. “Chu vi audas? Li diras jes! Sed la diablo aspektas malbele, ne penvaloras lin vidi.” “Ho, mi tute ne timas! Kiel do li aspektas?” “Nu, li aspektas kiel vivanta sakristiano!” “Hu!” ekkriis la vilagano, “tio efektive estus tre malbela! Vi devas scii, ke mi ne povas toleri la aspekton de sakristiano. Tamen tio estas negrava, mi scios ja, ke tio estas la diablo, kaj tial ghi ne faros sur mi tian impreson. Nun mi estas kuragha, sed li ne tro alproksimighu al mi!” “Atentu! Nun mi demandos mian sorchiston”, diris la malgranda Niko, kaj li surpashis sur la sakon kaj alklinis al ghi sian orelon. |
“What does he say?” “He says that you must go and open that large chest which stands in the corner, and you will see the evil one crouching down inside; but you must hold the lid firmly, that he may not slip out.” “Will you come and help me hold it?” said the farmer, going towards the chest in which his wife had hidden the sexton, who now lay inside, very much frightened. The farmer opened the lid a very little way, and peeped in. “Oh,” cried he, springing backwards, “I saw him, and he is exactly like our sexton. How dreadful it is!” So after that he was obliged to drink again, and they sat and drank till far into the night. “You must sell your conjuror to me,” said the farmer; “ask as much as you like, I will pay it; indeed I would give you directly a whole bushel of gold.” “No, indeed, I cannot,” said Little Claus; “only think how much profit I could make out of this conjuror.” “But I should like to have him,” said the fanner, still continuing his entreaties. “Well,” said Little Claus at length, “you have been so good as to give me a night's lodging, I will not refuse you; you shall have the conjuror for a bushel of money, but I will have quite full measure.” “So you shall,” said the farmer; “but you must take away the chest as well. I would not have it in the house another hour; there is no knowing if he may not be still there.” So Little Claus gave the farmer the sack containing the dried horse's skin, and received in exchange a bushel of money– full measure. The farmer also gave him a wheelbarrow on which to carry away the chest and the gold. “Farewell,” said Little Claus, as he went off with his money and the great chest, in which the sexton lay still concealed. On one side of the forest was a broad, deep river, the water flowed so rapidly that very few were able to swim against the stream. A new bridge had lately been built across it, and in the middle of this bridge Little Claus stopped, and said, loud enough to be heard by the sexton, “Now what shall I do with this stupid chest; it is as heavy as if it were full of stones: I shall be tired if I roll it any farther, so I may as well throw it in the river; if it swims after me to my house, well and good, and if not, it will not much matter.” So he seized the chest in his hand and lifted it up a little, as if he were going to throw it into the water. “No, leave it alone,” cried the sexton from within the chest; “let me out first.” “Oh,” exclaimed Little Claus, pretending to be frightened, “he is in there still, is he? I must throw him into the river, that he may be drowned.” “Oh, no; oh, no,” cried the sexton; “I will give you a whole bushel full of money if you will let me go.” “Why, that is another matter,” said Little Claus, opening the chest. The sexton crept out, pushed the empty chest into the water, and went to his house, then he measured out a whole bushel full of gold for Little Claus, who had already received one from the farmer, so that now he had a barrow full. “I have been well paid for my horse,” said he to himself when he reached home, entered his own room, and emptied all his money into a heap on the floor. “How vexed Great Claus will be when he finds out how rich I have become all through my one horse; but I shall not tell him exactly how it all happened.” Then he sent a boy to Great Claus to borrow a bushel measure. “What can he want it for?” thought Great Claus; so he smeared the bottom of the measure with tar, that some of whatever was put into it might stick there and remain. And so it happened; for when the measure returned, three new silver florins were sticking to it. “What does this mean?” said Great Claus; so he ran off directly to Little Claus, and asked, “Where did you get so much money?” “Oh, for my horse's skin, I sold it yesterday.” “It was certainly well paid for then,” said Great Claus; and he ran home to his house, seized a hatchet, and knocked all his four horses on the head, flayed off their skins, and took them to the town to sell. “Skins, skins, who'll buy skins?” he cried, as he went through the streets. All the shoemakers and tanners came running, and asked how much he wanted for them. “A bushel of money, for each,” replied Great Claus. “Are you mad?” they all cried; “do you think we have money to spend by the bushel?” “Skins, skins,” he cried again, “who'll buy skins?” but to all who inquired the price, his answer was, “a bushel of money.” “He is making fools of us,” said they all; then the shoemakers took their straps, and the tanners their leather aprons, and began to beat Great Claus. “Skins, skins!” they cried, mocking him; “yes, we'll mark your skin for you, till it is black and blue.” “Out of the town with him,” said they. And Great Claus was obliged to run as fast as he could, he had never before been so thoroughly beaten. “Ah,” said he, as he came to his house; “Little Claus shall pay me for this; I will beat him to death.” Meanwhile the old grandmother of Little Claus died. She had been cross, unkind, and really spiteful to him; but he was very sorry, and took the dead woman and laid her in his warm bed to see if he could bring her to life again. There he determined that she should lie the whole night, while he seated himself in a chair in a corner of the room as he had often done before. During the night, as he sat there, the door opened, and in came Great Claus with a hatchet. He knew well where Little Claus's bed stood; so he went right up to it, and struck the old grandmother on the head. thinking it must be Little Claus. “There,” cried he, “now you cannot make a fool of me again;” and then he went home. “That is a very wicked man,” thought Little Claus; “he meant to kill me. It is a good thing for my old grandmother that she was already dead, or he would have taken her life.” Then he dressed his old grandmother in her best clothes, borrowed a horse of his neighbor, and harnessed it to a cart. Then he placed the old woman on the back seat, so that she might not fall out as he drove, and rode away through the wood. By sunrise they reached a large inn, where Little Claus stopped and went to get something to eat. The landlord was a rich man, and a good man too; but as passionate as if he had been made of pepper and snuff. “Good morning,” said he to Little Claus; “you are come betimes to-day.” “Yes,” said Little Claus; “I am going to the town with my old grandmother; she is sitting at the back of the wagon, but I cannot bring her into the room. Will you take her a glass of mead? but you must speak very loud, for she cannot hear well.” “Yes, certainly I will,” replied the landlord; and, pouring out a glass of mead, he carried it out to the dead grandmother, who sat upright in the cart. “Here is a glass of mead from your grandson,” said the landlord. The dead woman did not answer a word, but sat quite still. “Do you not hear?” cried the landlord as loud as he could; “here is a glass of mead from your grandson.” Again and again he bawled it out, but as she did not stir he flew into a passion, and threw the glass of mead in her face; it struck her on the nose, and she fell backwards out of the cart, for she was only seated there, not tied in. “Hallo!” cried Little Claus, rushing out of the door, and seizing hold of the landlord by the throat; “you have killed my grandmother; see, here is a great hole in her forehead.” “Oh, how unfortunate,” said the landlord, wringing his hands. “This all comes of my fiery temper. Dear Little Claus, I will give you a bushel of money; I will bury your grandmother as if she were my own; only keep silent, or else they will cut off my head, and that would be disagreeable.” So it happened that Little Claus received another bushel of money, and the landlord buried his old grandmother as if she had been his own. When Little Claus reached home again, he immediately sent a boy to Great Claus, requesting him to lend him a bushel measure. “How is this?” thought Great Claus; “did I not kill him? I must go and see for myself.” So he went to Little Claus, and took the bushel measure with him. “How did you get all this money?” asked Great Claus, staring with wide open eyes at his neighbor's treasures. “You killed my grandmother instead of me,” said Little Claus; “so I have sold her for a bushel of money.” “That is a good price at all events,” said Great Claus. So he went home, took a hatchet, and killed his old grandmother with one blow. Then he placed her on a cart, and drove into the town to the apothecary, and asked him if he would buy a dead body. “Whose is it, and where did you get it?” asked the apothecary. “It is my grandmother,” he replied; “I killed her with a blow, that I might get a bushel of money for her.” “Heaven preserve us!” cried the apothecary, “you are out of your mind. Don't say such things, or you will lose your head.” And then he talked to him seriously about the wicked deed he had done, and told him that such a wicked man would surely be punished. Great Claus got so frightened that he rushed out of the surgery, jumped into the cart, whipped up his horses, and drove home quickly. The apothecary and all the people thought him mad, and let him drive where he liked. “You shall pay for this,” said Great Claus, as soon as he got into the highroad, “that you shall, Little Claus.” So as soon as he reached home he took the largest sack he could find and went over to Little Claus. “You have played me another trick,” said he. “First, I killed all my horses, and then my old grandmother, and it is all your fault; but you shall not make a fool of me any more.” So he laid hold of Little Claus round the body, and pushed him into the sack, which he took on his shoulders, saying, “Now I'm going to drown you in the river.” He had a long way to go before he reached the river, and Little Claus was not a very light weight to carry. The road led by the church, and as they passed he could hear the organ playing and the people singing beautifully. Great Claus put down the sack close to the church-door, and thought he might as well go in and hear a psalm before he went any farther. Little Claus could not possibly get out of the sack, and all the people were in church; so in he went. “Oh dear, oh dear,” sighed Little Claus in the sack, as he turned and twisted about; but he found he could not loosen the string with which it was tied. Presently an old cattle driver, with snowy hair, passed by, carrying a large staff in his hand, with which he drove a large herd of cows and oxen before him. They stumbled against the sack in which lay Little Claus, and turned it over. “Oh dear,” sighed Little Claus, “I am very young, yet I am soon going to heaven.” “And I, poor fellow,” said the drover, “I who am so old already, cannot get there.” “Open the sack,” cried Little Claus; “creep into it instead of me, and you will soon be there.” “With all my heart,” replied the drover, opening the sack, from which sprung Little Claus as quickly as possible. “Will you take care of my cattle?” said the old man, as he crept into the bag. “Yes,” said Little Claus, and he tied up the sack, and then walked off with all the cows and oxen. When Great Claus came out of church, he took up the sack, and placed it on his shoulders. It appeared to have become lighter, for the old drover was not half so heavy as Little Claus. “How light he seems now,” said he. “Ah, it is because I have been to a church.” So he walked on to the river, which was deep and broad, and threw the sack containing the old drover into the water, believing it to be Little Claus. “There you may lie!” he exclaimed; “you will play me no more tricks now.” Then he turned to go home, but when he came to a place where two roads crossed, there was Little Claus driving the cattle. “How is this?” said Great Claus. “Did I not drown you just now?” “Yes,” said Little Claus; “you threw me into the river about half an hour ago.” “But wherever did you get all these fine beasts?” asked Great Claus. “These beasts are sea-cattle,” replied Little Claus. “I'll tell you the whole story, and thank you for drowning me; I am above you now, I am really very rich. I was frightened, to be sure, while I lay tied up in the sack, and the wind whistled in my ears when you threw me into the river from the bridge, and I sank to the bottom immediately; but I did not hurt myself, for I fell upon beautifully soft grass which grows down there; and in a moment, the sack opened, and the sweetest little maiden came towards me. She had snow-white robes, and a wreath of green leaves on her wet hair. She took me by the hand, and said, ‘So you are come, Little Claus, and here are some cattle for you to begin with. About a mile farther on the road, there is another herd for you.’ Then I saw that the river formed a great highway for the people who live in the sea. They were walking and driving here and there from the sea to the land at the, spot where the river terminates. The bed of the river was covered with the loveliest flowers and sweet fresh grass. The fish swam past me as rapidly as the birds do here in the air. How handsome all the people were, and what fine cattle were grazing on the hills and in the valleys!” “But why did you come up again,” said Great Claus, “if it was all so beautiful down there? I should not have done so?” “Well,” said Little Claus, “it was good policy on my part; you heard me say just now that I was told by the sea-maiden to go a mile farther on the road, and I should find a whole herd of cattle. By the road she meant the river, for she could not travel any other way; but I knew the winding of the river, and how it bends, sometimes to the right and sometimes to the left, and it seemed a long way, so I chose a shorter one; and, by coming up to the land, and then driving across the fields back again to the river, I shall save half a mile, and get all my cattle more quickly.” “What a lucky fellow you are!” exclaimed Great Claus. “Do you think I should get any sea-cattle if I went down to the bottom of the river?” “Yes, I think so,” said Little Claus; “but I cannot carry you there in a sack, you are too heavy. However if you will go there first, and then creep into a sack, I will throw you in with the greatest pleasure.” “Thank you,” said Great Claus; “but remember, if I do not get any sea-cattle down there I shall come up again and give you a good thrashing.” “No, now, don't be too fierce about it!” said Little Claus, as they walked on towards the river. When they approached it, the cattle, who were very thirsty, saw the stream, and ran down to drink. “See what a hurry they are in,” said Little Claus, “they are longing to get down again,” “Come, help me, make haste,” said Great Claus; “or you'll get beaten.” So he crept into a large sack, which had been lying across the back of one of the oxen. “Put in a stone,” said Great Claus, “or I may not sink.” “Oh, there's not much fear of that,” he replied; still he put a large stone into the bag, and then tied it tightly, and gave it a push. “Plump!” In went Great Claus, and immediately sank to the bottom of the river. “I'm afraid he will not find any cattle,” said Little Claus, and then he drove his own beasts homewards. |
“Kion li diras?”. “Li diras, ke vi povas iri kaj malfermi la keston, kiu staras en la angulo, kaj tiam vi ekvidos tie la diablon; sed vi devas teni la kovrilon en la mano, por ke la demono ne elkuru.” “Chu vi volas helpi al mi teni?”, demandis la vilaghano, kaj li iris al la kesto, en kiu la virino kashis la efektivan sakristianon, kiu nun tie sidis kaj pro timo frapadis per la dentoj. La vilaghano levis iomete la kovrilon kaj enrigardis. “Hu!”, li ekkriis kaj forsaltis. “Jes, mi lin vidis, li aspektis tute tiel, kvazau li estus nia sakristiano! Ha, tio estis terura!” Post tio oni devis trinki, kaj tiamaniere ili trinkis ghis malfrue en la nokto. “La sorchiston vi devas vendi al mi”, diris la vilaghano; “postulu pro li tiom, kiom vi volas! Mi tuj donos al vi tutan bushelon da mono!” “Ne, tion mi ne povas fari!”, diris la malgranda Niko; “pripensu do, kiom multe da utilo mi povas havi de tiu sorchisto!” “Ha, mi tiel forte dezirus havi lin!”, diris la vilaghano kaj ne chesis petadi. “Nu”, diris fine la malgranda Niko, “char vi estis tiel bona kaj donis al mi rifughon en chi tiu nokto, mi cedas al via peto. Vi ricevos la sorchiston pro bushelo da mono, sed mi volas, ke la bushelo estu superrande plenega.” “Tion vi ricevos”, diris la vilaghano, “sed la keston tie en la angulo vi devas kunpreni kun vi, mi ne volas teni ghin en mia domo ech unu horon plue, char oni ne povas scii, chu li eble ne sidas ankorau tie!” La malgranda Niko donis al la vilaghano sian sakon kun la seka felo kaj ricevis pro tio tutan bushelon da mono, superrande plenegan. La vilaghano ech donacis al li ankorau grandan pushcharon, por ke li povu forveturigi la monon kaj la keston. “Adiau!”, diris la malgranda Niko, kaj li forveturis kun sia mono kaj kun la granda kesto, en kiu chiam ankorau trovighis la sakristiano. Sur la dua flanko de la arbaro trovighis granda, profunda torento; la akvo en ghi fluis tiel brue, ke estis tre malfacile naghi kontrau la fluado. Super ghi estis konstruita nova ponto; en la mezo de tiu ponto la malgranda Niko haltis kaj diris tute laute, tiel ke la sakristiano en la kesto povu tion audi: “Kion mi nun faru kun la sensenca kesto? Ghi estas tiel peza, kvazau en ghi trovighus shtonoj! Se mi ghin veturigos pluen, mi tute lacighos. Mi prefere jhetos ghin en la torenton; se ghi mem alnaghos al mia domo, bone, – se ghi tion ne faros, ankau ne estos granda perdo.” Li prenis la keston per unu mano kaj iom ghin levis, kvazau li volus jheti ghin en la akvon. “Ne, atendu!”, ekkriis la sakristiano en la kesto; “antaue lasu min eliri!” “Hu!”, diris la malgranda Niko kaj shajnigis, kvazau li ektimis. “Li estas ankorau tie! Rapide en la torenton, ke li dronu!” “Ho ne, ho ne!”, ekkriis la sakristiano, “ne faru tion; mi donos al vi, tutan bushelon da mono!” “Ha, tio estas io alia!”, diris la malgranda Niko kaj malfermis la keston. La sakristiano tuj elrampis, pushis la malplenan keston en la akvon kaj iris hejmen, kie la malgranda Niko ricevis tutan bushelon da mono. Char unu bushelon li ricevis jam antaue de la vilaghano, li havis nun tutan pushcharon plenan de mono. “Nu, pro la chevalo oni bone pagis al mi!”, li diris al si mem, kiam li alvenis hejmen kaj shutkunigis en sia loghejo, sur la mezo de la planko, la tutan monon en formo de granda amasajho. “Mi prezentas al mi, kiel tio chagrenos la grandan Nikon, kiam li ekscios, kiel richa mi farighis per mia sola chevalo; mi tamen ne diros al li tion tute malkashe.” Li sendis knabon al la granda Niko, por peti de li bushelmezurilon. “Por kio li tion bezonas!”, pensis la granda Niko; kaj li shmiris la fundon de la mezurilo per gudro, por ke el tio, kio estos mezurata, io restu algluita. Kaj tiel efektive okazis; kiam li ricevis la mezurilon returne, sur ghia fundo trovighis algluite tri grandaj novaj arghentaj moneroj. “Kio tio estas?”, diris la granda Niko, kaj li tuj kuris al la malgranda. “Kie vi ricevis la tutan monon?” “Ho, tio estas pro mia chevalfelo, kiun mi vendis hierau vespere.” “Al la diablo, oni bone pagis pro ghi!”, diris la granda Niko, kaj li kuris hejmen, kaptis hakilon kaj dehakis la kapon al chiuj siaj kvar chevaloj. Poste li detiris de ili la felon kaj veturis kun tio al la urbo. “Feloj, feloj! Kiu achetos felojn?”, li kriis sur la stratoj. Chiuj botistoj kaj tanistoj alkuris kaj demandis, kiom li postulas pro la feloj. “Bushelon da mono pro chiu felo”, diris la granda Niko. “Chu vi estas freneza?”, diris chiuj, “chu vi pensas, ke ni havas tiom da mono, ke ni mezuras ilin per busheloj?” “Feloj, feloj! Kiu achetos felojn?”, li kriis denove; sed al chiuj, kiuj demandis pri la prezo, li respondis: “Bushelo da mono.” “Li mokas nin!”, kriis chiuj; kaj la botistoj kaptis siajn rimenojn, la tanistoj siajn ledojn, kaj ili komencis batadi la grandan Nikon. “Feloj, feloj!”, ili moke imitkriis; “atendu, ni faros el via hauto tian felon, kiu estos verda kaj flava. For el la urbo!”, ili kriis; kaj la granda Niko devis kuri per chiuj siaj fortoj. Tiel solide li neniam ankorau estis batita. “Atendu!”, li diris, kiam li venis hejmen, “pro tio la malgranda Niko al mi pagos; mi lin mortigos!” Dume en la domo de la malgranda Niko mortis lia maljuna avino. Kvankam shi estis chiam tre malbona kaj kolerema kontrau li, li tamen estis nun tre afliktita; li prenis la senvivan virinon kaj metis shin en shian varman liton, esperante, ke eble li per tio denove shin revivigos. Tie shi estis kushonta la tutan nokton, kaj li mem intencis sidi en angulo kaj dormi sur segho, kiel li ofte faradis antaue. Kiam li en la nokto tiel sidis, subite malfermighis la pordo, kaj eniris la granda Niko kun sia hakilo. Li sciis, kie staras la lito de la malgranda Niko, li iris rekte tien kaj frapis la kapon de la mortinta avino, pensante, ke tio estas la malgranda Niko. “Jen vi havas!”, li diris “nun vi ne havos plu la deziron moki min!”. Kaj li iris returne hejmen. “Kia malbona kaj terura homo!”, diris la malgranda Niko; “li intencis mortigi min. Estas felicho, ke la maljuna avino jam ne vivis, alie li senvivigus shin!” Li vestis la maljunan avinon per shiaj dimancaj vestoj, pruntis de la najbaro chevalon, aljungis ghin al la veturilo, sidigis la maljunan avinon sur la malantaua sidloko, por ke shi ne elfalu dum la veturado, kaj ekveturis kun shi tra la arbaro. Kiam la suno levighis, ili trovighis jam antau granda enveturejo, kie la malgranda Niko haltis, por tie matenmanghi. La mastro havis tre multe da mono, li estis ankau bona homo, sed tiel kolerighema, kvazau li havus en si pipron kaj tabakon. “Bonan tagon!”, li diris al la malgranda Niko “vi hodiau frue metis sur vin viajn dimanchajn vestojn!.” “Jes!” diris la malgranda Niko, “mi veturas kun mia maljuna avino al la urbo, shi sidas tie en la veturilo; mi ne povas konsentigi shin iri en la chambron. Chu vi ne donos al shi glason da trinkmielo? Vi devas tamen laute krii, char si ne bone audas.” “Bone, mi tion faros!” diris la mastro kaj envershis grandan glason da trinkmielo, kun kiu li iris al la mortinta avino, kiu trovighis en sidanta pozicio en la veturilo. “Jen estas glaso da trinkmielo, kiun sendas al vi via filo!” diris la mastro; sed la mortinta virino ne respondis ech unu vorton, sed shi sidis tute silente. “Chu vi ne audas?” kriis la mastro tiel laute, kiel li nur povis; “jen estas glaso da trinkmielo, sendita de via filo!” Ankorau unu fojon li kriis tion saman, poste ankorau unu fojon; sed char shi tute ne movighis de sia loko, li farighis kolera kaj jhetis al shi la glason rekte en la vizaghon, tiel, ke la trinkmielo ekfluis sur shia nazo kaj shi elfalis el la veturilo, char shi estis nur sidigita, sed ne alligita. “He he!” ekkriis la malgranda Niko, elsaltis tra la pordo kaj kaptis la mastron je la brusto; “vi mortigis mian avinon! Rigardu, shi havas grandan truon en la frunto!” “Ho, kia malfelicho !” ekkriis la mastro kaj interfrapis la manojn super la kapo; “chio venas de mia kolerighemo! Mia kara malgranda Niko, mi donos al vi tutan bushelon da mono, kaj mi lasos enterigi vian avinon tiel, kiel se shi estus mia propra, nur silentu, char alie oni dehakos al mi la kapon, kaj tio estas tiel malbona!” Tiamaniere la malgranda Niko ricevis tutan bushelon da mono, kaj la mastro lasis enterigi la maljunan avinon tiel, kiel se shi estus lia propra. Kiam la malgranda Niko kun la multo da mono revenis hejmen, li tuj sendis knabon al la granda Niko, por peti lin, ke li volu prunti al li bushelmezurilon. “Kio tio estas!” diris la granda Niko; “chu mi lin ne mortigis? mi devas mem iri kaj rigardi!” Kaj li mem iris kun la mezurilo al la malgranda Niko. “Ha! kie vi ricevis la tutan monon?” li demandis, larghe malfermante la okulojn che la vido de la nova amaso da mono. “Ne min, sed mian avinon vi mortigis!” diris la malgranda Niko; “mi vendis shin kaj ricevis pro shi bushelon da mono.” “Vere bone pagite!” diris la granda Niko, kaj li rapidis hejmen, prenis hakilon kaj tuj mortigis sian maljunan avinon, metis shin en veturilon, veturis en la urbon, kie loghis la apotekisto, kaj demandis, chu chi tiu volas acheti senvivan homon. “Kiu li estas, kaj kie vi lin prenis?” demandis la apotekisto. “Tio estas mia avino”, diris la granda Niko, “mi shin mortigis, por vendi shin pro bushelo da mono”. “Dio nin gardu!” ekkriis la apotekisto. “Vi certe deliras! Ne parolu tiajn aferojn, char vi povas perdi la kapon!” Kaj li faris al li solidan moralinstruon, klarigis al li, kian teruran malnoblajhon li faris, kia malbona homo li estas kaj kiel forte li meritas punon. La granda Niko tiel forte ektimis, ke el la apoteko li saltis rekte en la veturilon, ekfrapis la chevalojn kaj forveturis hejmen. La apotekisto kaj chiuj aliaj homoj pensis, ke li estas freneza, kaj tiel ili permesis al li veturi, kien li volas. “Mi repagos al vi!”, diris la granda Niko, kiam li estis sur la granda vojo; “jes, vi estos pagita, vi malgranda Niko!” Tuj, kiam li venis hejmen, li prenis la plej grandan sakon, kiun li povis trovi, iris al la malgranda Niko kaj diris: “Nun vi denove moke amuzis vin pri mi! Unue mi mortigis miajn chevalojn, poste mian maljunan avinon! Tio estas nur via kulpo, sed vi plu neniam faros min mokatajho!”Kaj li kaptis la malgrandan Nikon chirkau la korpo, enshovis lin en la sakon, prenis chi tiun sur la dorson kaj diris: “Nun mi iros kaj dronigos vin!” Oni devas iri longan distancon, antau ol veni al la rivero, kaj la malgranda Niko ne estis tre malpeza. La vojo kondukis preter preghejon, la orgeno ludis, kaj la homoj tiel bele tie kantis; tial la granda Niko demetis la sakon kun la malgranda Niko tute apude de la pregheja pordo kaj diris al si, ke estos tre bone, se li antaue eniros kaj kunkantos, antau ol li iros pluen: la malgranda Niko ne povas ja forkuri, kaj chiuj homoj estas en la preghejo. Kaj li eniris. “Ho ve, ho ve!”, ghemis la malgranda Niko interne de la sako; li sin turnadis tien kaj reen, sed li ne povis malligi la ligilojn. En tiu tempo preteriris la maljuna pashtisto kun neghblanka barbo kaj kun granda bastono en la mano; li pelis antau si tutan gregon da bovoj kaj bovinoj; ili kuris sur la sakon, en kiu trovighis la malgranda Niko, kaj la sako renversighis. “Ho ve!”, ghemis la malgranda Niko “mi estas ankorau tiel juna, kaj mi jam devas iri en la regnon chielan!” “Kaj mi, malfelicha” diris la pashtisto “estas jam tiel maljuna kaj tamen ne povas ankorau tien veni!” “Malligu la sakon!”, ekkriis la malgranda Niko “enrampu chi tien anstatau mi, tiam vi tuj venos en la regnon chielan!” “Bone, tion mi volonte faros!”, diris la pashtisto, kaj li malligis la sakon al la malgranda Niko, kiu nun tuj elsaltis. “Chu vi gardos miajn brutojn?”, diris la maljuna homo kaj enrampis en la sakon; la malgranda Niko ghin ligis kaj poste foriris kun chiuj bovoj kaj bovinoj. Tuj poste la granda Niko elvenis el la preghejo kaj prenis sian sakon denove sur la dorson. Al li shajnis, ke la sako farighis tre malpeza, char la maljuna pashtisto ne pezis ech duonon de tio, kion pezis la malgranda Niko. “Kiel facile oni nun povas lin porti! Tio estas rekompenco pro tio, ke mi kantis preghon!”. Kaj li iris al la rivero, kiu estis profunda kaj granda, jhetis la sakon kun la maljuna pashtisto en la akvon kaj kriis al li, pensante, ke tio estas la malgranda Niko: “Nu, nun vi plu ne amuzos vin pri mi!”. Kaj li iris returne hejmen. Sed kiam li venis al la vojkrucigho, li renkontis la malgrandan Nikon, kiu pelis antau si sian tutan brutaron. “Kio ghi estas!”, ekkriis la granda Niko, “chu mi vin ne dronigis?” “Jes”, diris la malgranda Niko, “vi jhetis ja min antau duono da horo en la riveron!” “Kie do vi ricevis chi tiun tutan belan brutaron?”, demandis la granda Niko. “Tio estas maraj brutoj!” diris la malgranda Niko. “Mi rakontos al vi la tutan historion, kaj mi ankau kore vin dankas pro tio, ke vi min dronigis, char nun mi farigis tre richa, kredu al mi! Estis al mi tiel terure, kiam mi sidis en la sako kaj la vento fajfis antau mia nazo, estis al mi tiel terure, kiam vi jhetis min de la ponto en la malvarman akvon! Mi falis tuj sur la fundon, tamen mi tie ne ricevis frapon, char tie malsupro kreskas la plej delikata mola herbo. Sur tiun herbon mi falis, kaj plej bela junulino en neghblankaj vestoj kaj kun verda krono chirkau la kapo prenis min je la mano kaj diris: ‘Tio estas vi, malgranda Niko? Nun ricevu antau chio iom da brutoj; unu mejlon de chi tie trovighas ankorau tuta pashtejo plena de brutoj, kiujn mi ankau donacas al vi.’ Tiam mi rimarkis, ke la rivero estas granda vojo por la loghantoj de la maro. Malsupre sur la fundo iradis kaj veturadis homoj de la maro en la mezon de la lando ghis la komencigha fonto de la rivero. Kiel belege tie estis! kiom multe da floroj kaj da fresha herbo estis chie! La fishoj, kiuj naghis en la akvo, fulmorapide preterflugadis preter miaj oreloj, kiel chi tie la birdoj en la aero. Kiaj belaj homoj tie estis! Kaj des pli la brutoj, kiuj pashtighis tie che la kavoj kaj bariloj!” “Sed kial do vi tuj suprenvenis returne al ni?” demandis la granda Niko. “Mi tion ne farus, se tie malsupre efektive estas tiel bele.” “Ha, ghuste tio estas ja tre ruza de mia flanko”, diris la malgranda Niko. “Vi audis ja, kion mi rakontis al vi: la mara junulino diris, ke unu mejlon de tie sur la vojo – sub ‘vojo’ si komprenas ja la riveron, char ien aliloken shi ne povas iri – trovighas ankorau tuta pashtejo plena de brutoj por mi. Sed kiel mi scias, la rivero havas multe da fleksoj en diversaj lokoj; tio postulus ja tro multe da superflua irado; oni povas sekve tre mallongigi al si la vojon, se oni supreniras sur la teron kaj poste iras al la rivero laularghe. Per tio mi shparas ja preskau duonmejlon, kaj mi atingos miajn brutojn pli frue.” “Ho, vi estas felicha homo!”, diris la granda Niko. “Chu vi opinias, ke mi ankau ricevus marajn brutojn, se mi venus sur la fundon de la rivero?” “Jes, tiel mi opinias!”, diris la malgranda Niko, “sed mi ne povas porti vin en sako ghis la rivero, vi estas tro peza por tio. Sed se vi mem tien iros kaj rampos en la sakon, tiam mi kun granda plezuro jhetos vin en la riveron.” “Mi tre dankas!”, diris la granda Niko; “sed se mi ne ricevos marajn brutojn, kiam mi venos malsupren, tiam mi faros al vi solidan batadon; pri tio estu certa.” “Ho ne, ne estu tiel malbona!”. Ili iris al la rivero. Kiam la brutoj, kiuj havis soifon, ekvidis la akvon, ili ekkuris kiel eble plej rapide malsupren, al la trinkejo. “Vidu, kiel ili rapidas!”, diris la malgranda Niko, “ili deziregas veni returne sur la fundon!” “Bone, helpu do al mi”, diris la granda Niko, “char alie vi ricevos batojn”. Kaj li enrampis en grandan sakon, kiu kushis sur la dorso de unu el la bovoj. “Enmetu shtonon”, diris la granda Niko, “char mi timas, ke alie mi ne alfundighos”. “Bone!”, diris la malgranda Niko, metis grandan shtonon en la sakon, forte kuntiris la ligilon kaj strechis sin kontrau la sakon. Pum! la granda Niko falis en la riveron kaj tuj flugis al la fundo. “Mi timas, mi timas, ke li tamen ne trovos la marajn brutojn!”, diris la malgranda Niko, kaj, pelante siajn brutojn, li iris hejmen. |
В одной деревне жили два человека; обоих звали Клаусами, но у одного было четыре лошади, а у другого только одна; так вот, чтобы различить их, и стали звать того, у которого было четыре лошади, Большой Клаус, а того, у которого одна, Маленький Клаус. Послушаем-ка теперь, что с ними случилось; ведь это целая история!
Всю неделю, как есть, должен был Маленький Клаус пахать на своей лошадке поле Большого Клауса. Зато тот давал ему своих четырех, но только раз в неделю, по воскресеньям. Ух ты, как звонко щелкал кнутом Маленький Клаус над всей пятеркой, - сегодня ведь все лошадки были будто его собственные. Солнце сияло, колокола звонили к обедне, люди все были такие нарядные и шли с молитвенниками в руках в церковь послушать проповедь священника. Все они видели, что Маленький Клаус пашет на пяти лошадях, и он был очень доволен, пощелкивал кнутом и покрикивал:
- Эх вы, мои лошадушки!
- Не смей так говорить! - сказал ему как-то раз Большой Клаус. - У тебя ведь всего одна лошадь!
Но вот опять кто-нибудь проходил мимо, и Маленький Клаус забывал, что не смел говорить так, и опять покрикивал:
- Ну вы, мои лошадушки!
- Перестань сейчас же! - сказал ему наконец Большой Клаус. - Если ты скажешь это еще хоть раз, я возьму да хвачу твою лошадь по лбу. Ей тогда сразу конец придет!
- Не буду больше! - сказал Маленький Клаус. - Право же, не буду!
Да вдруг опять кто-то прошел мимо и поздоровался с ним, а он от радости, что пашет так важно на пяти лошадях, опять щелкнул кнутом и закричал:
- Ну вы, мои лошадушки!
- Вот я тебе понукаю твоих лошадушек! - сказал Большой Клаус.
Взял он обух, которым вколачивают в поле колья для привязи лошадей, и так хватил лошадь Маленького Клауса, что убил ее наповал.
- Эх, нет теперь у меня ни одной лошади! - проговорил Маленький Клаус и заплакал.
Потом он снял с лошади шкуру, высушил ее хорошенько на ветру, положил в мешок, взвалил мешок на спину и пошел в город продавать шкуру.
Идти пришлось очень далеко, через большой темный лес, а тут еще непогода разыгралась, и Маленький Клаус заблудился. Едва выбрался он на дорогу, как совсем стемнело, а до города было еще далеко, да и домой назад не близко; до ночи ни за что не добраться ни туда, ни сюда.
При дороге стоял большой крестьянский двор; ставни в доме были уже закрыты, но сквозь щели светился огонь.
"Вот тут я, верно, найду себе приют на ночь", - подумал Маленький Клаус и постучался.
Хозяйка отперла, узнала, что ему надо, и велела идти своей дорогой: мужа ее не было дома, а без него она не могла принимать гостей.
- Ну, тогда я переночую на дворе! - сказал Маленький Клаус, и хозяйка захлопнула дверь.
Возле дома стоял большой стог сена, а между стогом и домом - сарайчик с плоской соломенной крышей.
- Вон там я и улягусь! - сказал Маленький Клаус, увидев эту крышу. - Чудесная постель! Надеюсь, аист не слетит и не укусит меня за ногу!
Это он сказал потому, что на крыше дома в своем гнезде стоял живой аист.
Маленький Клаус влез на крышу сарая, растянулся на соломе и принялся ворочаться с боку на бок, стараясь улечься поудобнее. Ставни закрывали только нижнюю половину окон, и ему видна была вся горница.
А в горнице был накрыт большой стол; чего-чего только на нем не было: и вино, и жаркое, и чудеснейшая рыба; за столом сидели хозяйка и пономарь, больше - никого.
Хозяйка наливала гостю вино, а он уплетал рыбу, - он был большой до нее охотник.
"Вот бы мне присоседиться!" - подумал Маленький Клаус и, вытянув шею, заглянул в окно. Боже, какой дивный пирог он увидал! Вот так пир!
Но тут он услыхал, что кто-то подъезжает к дому, - это вернулся домой хозяйкин муж. Он был очень добрый человек, но у него была странная болезнь: он терпеть не мог пономарей. Стоило ему встретить пономаря - и он приходил в бешенство. Поэтому пономарь и пришел в гости к его жене в то время, когда мужа не было дома, а добрая женщина постаралась угостить его на славу. Оба они очень испугались, услышав, что хозяин вернулся, и хозяйка попросила гостя поскорее влезть в большой пустой сундук, который стоял в углу. Пономарь послушался, - он ведь знал, что бедняга хозяин терпеть не может пономарей, - а хозяйка проворно убрала все угощение в печку: если бы муж увидал все это, он, конечно, спросил бы, кого она вздумала угощать.
- Ах! - громко вздохнул Маленький Клаус на крыше, глядя, как она прятала кушанье и вино.
- Кто там? - спросил крестьянин и вскинул глаза на Маленького Клауса.
- Чего ж ты лежишь тут? Пойдем-ка лучше в горницу!
Маленький Клаус объяснил, что он заблудился и попросился ночевать.
- Ладно, - сказал крестьянин, - ночуй. Только сперва нам надо с тобой подкрепиться с дороги.
Жена приняла их обоих очень ласково, накрыла на стол и вынула из печки большой горшок каши.
Крестьянин проголодался и ел с аппетитом, а у Маленького Клауса из головы не шли жаркое, рыба и пирог, которые были спрятаны в печке.
Под столом, у ног Маленького Клауса, лежал мешок с лошадиной шкурой, с той самой, которую он нес продавать. Каша не лезла ему в горло, и вот он придавил мешок ногой; сухая шкура громко заскрипела.
- Тсс! - сказал Маленький Клаус, а сам опять наступил на мешок, и шкура заскрипела еще громче.
- Что там у тебя? - спросил хозяин.
- Да это все мой колдун! - сказал Маленький Клаус. - Говорит, что не стоит нам есть кашу, - он уже наколдовал для нас полную печку всякой всячины: там и жаркое, и рыба, и пирог!
- Вот так штука! - вскричал крестьянин, мигом открыл печку и увидал там чудесные кушанья. Мы-то знаем, что их спрятала туда его жена, а он подумал, что это все колдун наколдовал!
Жена не посмела сказать ни слова и живо поставила все на стол, а муж с гостем принялись уплетать и жаркое, и рыбу, и пирог. Но вот Маленький Клаус опять наступил на мешок, и шкура заскрипела.
- А что он сейчас сказал? - спросил крестьянин.
- Да вот, говорит, что наколдовал нам еще три бутылки вина, они тоже в печке, - ответил Маленький Клаус.
Пришлось хозяйке вытащить и вино. Крестьянин выпил стаканчик, другой, и ему стало так весело! Да, такого колдуна, как у Маленького Клауса, он не прочь был заполучить!
- А может он вызвать черта? - спросил крестьянин. - Вот на кого бы я посмотрел; ведь мне сейчас весело!
- Может, - сказал Маленький Клаус, - мой колдун может сделать все, чего я захочу. Правда? - спросил он у мешка, а сам наступил на него, и шкура заскрипела. - Слышишь? Он отвечает "да". Только черт очень уж безобразный, не стоит и смотреть на него!
- Ну, я его ни капельки не боюсь. А каков он на вид?
- Да вылитый пономарь!
- Тьфу! - сплюнул крестьянин. - Вот мерзость! Надо тебе сказать, что я видеть не могу пономарей! Но все равно, я ведь знаю, что это черт, и мне будет не так противно! К тому же я сейчас набрался храбрости, это очень кстати! Только пусть он не подходит слишком близко!
- А вот я сейчас скажу колдуну! - проговорил Маленький Клаус, наступил на мешок и прислушался.
- Ну что?
- Он велит тебе пойти и открыть вон тот сундук в углу: там притаился черт. Только придерживай крышку, а то он выскочит.
- А ты помоги придержать! - сказал крестьянин и пошел к сундуку, куда жена спрятала пономаря.
Пономарь был ни жив ни мертв от страха. Крестьянин приоткрыл крышку и заглянул в сундук.
- Тьфу! Видел, видел! - закричал он и отскочил прочь. - точь-в-точь наш пономарь! Вот гадость-то!
Такую неприятность надо было запить, и они пили до поздней ночи.
- А колдуна этого ты мне продай! - сказал крестьянин. - Проси сколько хочешь, хоть целую мерку денег!
- Нет, не могу! - сказал Маленький Клаус. Подумай, сколько мне от него пользы!
- Продай! Мне страсть как хочется его получить! - сказал крестьянин и принялся упрашивать Маленького Клауса.
- Ну ладно, - ответил наконец Маленький Клаус, - пусть будет по-твоему! Ты со мной ласково обошелся, пустил меня ночевать, так бери моего колдуна за мерку денег, только насыпай полнее!
- Хорошо! - сказал крестьянин. - Но ты должен взять и сундук, я и часу не хочу держать его у себя в доме. Почем знать, может, черт все еще там сидит.
Маленький Клаус отдал крестьянину свой мешок с высушенной шкурой и получил за него полную мерку денег, да еще большую тачку, чтобы было на чем везти деньги и сундук.
- Прощай! - сказал Маленький Клаус и покатил тачку с деньгами и с сундуком, в котором все еще сидел пономарь.
По ту сторону леса протекала большая глубокая река, такая быстрая, что едва можно было справиться с течением. Через реку был перекинут новый мост. Маленький Клаус встал посредине моста и сказал нарочно громче, чтобы пономарь услышал:
- К чему мне этот дурацкий сундук? Он такой тяжелый, точно набит камнями! Я совсем измучусь с ним! Брошу-ка его в реку: приплывет он ко мне домой сам - ладно, а не приплывет - и не надо!
Потом он взялся за сундук одною рукою и слегка приподнял его, точно собирался столкнуть в воду.
- Постой! - закричал из сундука пономарь. - Выпусти сначала меня!
- Ай! - вскрикнул Маленький Клаус, притворяясь, что испугался. - Он все еще тут! В воду его скорее! Пусть тонет!
- Нет, нет! Это не черт, это я! - кричал пономарь. - Выпусти меня, я тебе дам целую мерку денег!
- Вот это другое дело! - сказал Маленький Клаус и открыл сундук.
Пономарь мигом выскочил оттуда и столкнул пустой сундук в воду. Потом они пошли к пономарю, и Маленький Клаус получил еще целую мерку денег. Теперь тачка была полна деньгами.
- А ведь лошадка принесла мне недурной барыш! - сказал себе Маленький Клаус, когда пришел домой и высыпал на пол кучу денег. - Вот Большой Клаус разозлится, когда узнает, как я разбогател от своей единственной лошади! Только пусть не ждет, чтобы я ему сказал всю правду!
И он послал к Большому Клаусу мальчика попросить мерку, которою мерят зерно.
"На что она ему понадобилась?" - подумал Большой Клаус и слегка смазал дно меры дегтем, - авось, мол, к нему что-нибудь да пристанет. Так оно и вышло: получив мерку назад, Большой Клаус увидел, что ко дну прилипли три новеньких серебряных монетки.
- Вот так штука! - сказал Большой Клаус и сейчас же побежал к Маленькому Клаусу.
- Откуда у тебя столько денег?
- Я продал вчера вечером шкуру своей лошади.
- С барышом продал! - сказал Большой Клаус, побежал домой, взял топор и убил всех своих четырех лошадей, снял с них шкуры и отправился в город продавать.
- Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! - кричал он по улицам.
Все сапожники и кожевники сбежались к нему и стали спрашивать, сколько он просит за шкуры.
- Мерку денег за штуку! - отвечал Большой Клаус.
- Да ты в уме? - возмутились покупатели. - У нас столько денег не водится, чтобы их мерками мерить!
- Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! - кричал он опять и всем, кто спрашивал, почем у него шкуры, отвечал: - Мерку денег за штуку!
- Да он нас дурачить вздумал! - закричали сапожники и кожевники, похватали кто ремни, кто кожаные передники и принялись хлестать ими Большого Клауса.
- "Шкуры! Шкуры!" - передразнивали они его. - Вот мы покажем тебе шкуры! Вон из города!
И Большой Клаус давай бог ноги! Сроду его так не колотили!
- Ну, - сказал он, добравшись до дому, - поплатится мне за это Маленький Клаус! Убью его!
А у Маленького Клауса как раз умерла старая бабушка; она не очень-то ладила с ним, была злая и жадная, но он все-таки очень жалел ее и положил на ночь в свою теплую постель - авось отогреется и оживет, - а сам уселся в углу на стуле: ему не впервой так ночевать.
Ночью дверь отворилась, и вошел Большой Клаус с топором в руках. Он знал, где стоит кровать Маленького Клауса, подошел к ней и ударил по голове того, кто на ней лежал. Думал, что это Маленький Клаус, а там лежала мертвая бабушка.
- Вот тебе! Не будешь меня дурачить! - сказал Большой Клаус и пошел домой.
- Ну и злодей! - сказал Маленький Клаус. - Это он меня хотел убить! Хорошо, что бабушка-то была мертвая, а то бы ей не поздоровилось!
Потом он одел бабушку в праздничное платье, попросил у соседа лошадь, запряг ее в тележку, хорошенько усадил старуху на заднюю скамейку, чтобы она не свалилась, когда поедут, и покатил с ней через лес. Когда солнышко встало, они подъехали к большому постоялому двору. Маленький Клаус остановился и пошел спросить себе чего-нибудь закусить.
У хозяина постоялого двора было много-много денег, и сам он был человек очень добрый, но такой горячий, точно весь был начинен перцем и табаком.
- Здравствуй! - сказал он Маленькому Клаусу. - Чего ты нынче спозаранку расфрантился?
- Да вот, - отвечал Маленький Клаус, - надо с бабушкой в город съездить; она там, в тележке, осталась - ни за что не хочет вылезать. Пожалуйста, отнесите ей туда стаканчик меду. Только говорите с ней погромче, она глуховата!
- Ладно! - согласился хозяин, взял большой стакан меду и понес старухе, а та сидела в тележке прямая, как палка.
- Вот, внучек прислал вам стаканчик медку! - сказал хозяин, подойдя к тележке, но старуха не ответила ни слова и даже не шевельнулась.
- Слышите? - закричал хозяин во все горло. - Ваш внук посылает вам стакан меду!
Еще раз прокричал он то же самое и еще раз, а она все не шевелилась; тогда он рассердился и запустил ей стаканом прямо в лицо, так что мед потек у нее по носу, а сама она опрокинулась навзничь. Маленький Клаус ведь не привязал ее, а просто прислонил к спинке скамейки.
- Что ты наделал? - завопил Маленький Клаус, выскочил из дверей и схватил хозяина за ворот. - Ты мою бабушку убил! Погляди, какая у нее дыра во лбу!
- Вот беда-то! - заохал хозяин, всплеснув руками. - И все это из-за моей горячности! Маленький Клаус, друг ты мой, я тебе целую мерку денег дам и бабушку твою похороню, как свою собственную, только молчи об этом, не то мне отрубят голову, а ведь это ужасно неприятно!
И вот Маленький Клаус получил целую мерку денег, а хозяин схоронил его старую бабушку, точно свою собственную.
Маленький Клаус вернулся домой опять с целой кучей денег и сейчас же послал к Большому Клаусу мальчика попросить мерку.
- Как так? - удивился Большой Клаус. - Разве я не убил его? Надо посмотреть самому!
И он сам понес меру Маленькому Клаусу.
- Откуда это у тебя такая куча денег? - спросил он и просто глаза вытаращил от удивления.
- Ты убил-то не меня, а мою бабушку, - сказал Маленький Клаус, - и я ее продал за мерку денег!
- С барышом продал! - сказал Большой Клаус, побежал домой, взял топор и убил свою старую бабушку, потом положил ее в тележку, приехал с ней в город к аптекарю и предложил ему купить мертвое тело.
- Чье оно, и где вы его взяли? - спросил аптекарь.
- Это моя бабушка! - ответил Большой Клаус. - Я убил ее, чтобы продать за мерку денег!
- Господи помилуй! - воскликнул аптекарь. - Вы сами не знаете, что говорите! Смотрите, ведь это может стоить вам головы!
И он растолковал Большому Клаусу, что он такое наделал, какой он дурной человек и как его за это накажут. Большой Клаус перепугался, опрометью выскочил из аптеки, сел в тележку, хлестнул лошадей и помчался домой. Аптекарь и весь народ подумали, что он сумасшедший, и потому не задержали его.
- Поплатишься же ты мне за это, поплатишься, Маленький Клаус! - сказал Большой Клаус, выехав на дорогу, и, как только добрался до дому, взял большущий мешок, пошел к Маленькому Клаусу и сказал:
- Ты опять одурачил меня? Сперва я убил своих лошадей, а теперь и бабушку! Все это по твоей милости! Но уж больше тебе меня не дурачить!
И он схватил Маленького Клауса и засунул в мешок, а мешок завязал, вскинул на спину и крикнул:
- Пойду утоплю тебя!
До реки было не близко, и Большому Клаусу становилось тяжеленько тащить Маленького. Дорога шла мимо церкви; оттуда слышались звуки органа, да и молящиеся красиво пели хором. Большой Клаус поставил мешок с Маленьким Клаусом у самых церковных дверей и подумал, что не худо было бы зайти в церковь, прослушать псалом, а потом уж идти дальше. Маленький Клаус не мог вылезти из мешка сам, а весь народ был в церкви. И вот Большой Клаус зашел в церковь.
- Ох, ох! - вздыхал Маленький Клаус, ворочаясь в мешке, но, как он ни старался, развязать мешок ему не удавалось. В это самое время мимо проходил старый, седой как лунь пастух с большой клюкой в руках; он погонял ею стадо. Коровы и быки набежали на мешок с Маленьким Клаусом и повалили его.
- О-ох! - вздохнул Маленький Клаус. - Такой я молодой еще, а уж должен отправляться в царство небесное!
- А я, несчастный, такой старый, дряхлый и все не могу попасть туда!
- сказал пастух.
- Так развяжи мешок, - закричал Маленький Клаус. - Полезай на мое место - живо попадешь туда!
- С удовольствием! - сказал пастух и развязал мешок, а Маленький Клаус мигом выскочил на волю.
- Теперь тебе смотреть за стадом! - сказал старик и влез в мешок.
Маленький Клаус завязал его и погнал стадо дальше.
Немного погодя вышел из церкви Большой Клаус, взвалил мешок на спину, и ему сразу показалось, что мешок стал гораздо легче, - Маленький Клаус весил ведь чуть не вдвое больше против старого пастуха.
"Ишь как теперь легко стало! А все от того, что я прослушал псалом!"
- подумал Большой Клаус, дошел до широкой и глубокой реки, бросил туда мешок с пастухом и, полагая, что там сидит Маленький Клаус, закричал:
- Ну вот, вперед не будешь меня дурачить!
После этого он отправился домой, но у самого перепутья встретил... Маленького Клауса с целым стадом!
- Вот тебе раз! - вскричал Большой Клаус. - Разве я не утопил тебя?
- Конечно, утопил! - сказал Маленький Клаус. - Полчаса тому назад ты бросил меня в реку!
- Так откуда же ты взял такое большое стадо? - спросил Большой Клаус.
- А это водяное стадо! - ответил Маленький Клаус. - Я расскажу тебе целую историю. Спасибо тебе, что ты утопил меня, теперь я разбогател, как видишь! А страшно мне было в мешке! Ветер так и засвистел в ушах, когда ты бросил меня в холодную воду! Я сразу пошел ко дну, но не ушибся, - там внизу растет такая нежная, мягкая трава, на нее я и упал. Мешок сейчас же развязался, и прелестнейшая девушка в белом как снег платье, с венком из зелени на мокрых волосах, протянула мне руку и сказала: "А, это ты, Маленький Клаус? Ну вот, прежде всего бери это стадо, а в миле отсюда, на дороге пасется другое, побольше, - ступай, я тебе его дарю".
Тут я увидел, что река была для водяных жителей все равно что дорога: они ездили и ходили по дну от самого озера и до того места, где реке конец. Ах, как там было хорошо! Какие цветы, какая свежая трава! А рыбки шныряли мимо моих ушей точь-в-точь как у нас здесь птицы! Что за красивые люди попадались мне навстречу, и какие чудесные стада паслись у изгородей и канав!
- Почему же ты так скоро вернулся? - спросил Большой Клаус. - Уж меня бы не выманили оттуда, если там так хорошо!
- Я ведь это неспроста сделал! - сказал Маленький Клаус. - Ты слышал, что водяная девушка велела мне отправиться за другим стадом, которое пасется на дороге всего в одной версте оттуда? Дорогой она называет реку - другой дороги они ведь там не знают, - а река так петляет, что мне пришлось бы сделать здоровый круг. Вот я и решился выбраться на сушу да пойти прямиком к тому месту, где ждет меня стадо; так я выиграю почти полмили!
- Экий счастливец! - сказал Большой Клаус. - Как ты думаешь, получу я стадо, если спущусь на дно?
- Конечно! - сказал Маленький Клаус. - Только я не могу тащить тебя в мешке до реки, ты больно тяжелый. А вот, коли хочешь, дойди сам, да влезь в мешок, а я с удовольствием тебя сброшу в воду!
- Спасибо! - сказал Большой Клаус. - Но если я не получу там стадо, я тебя изобью, так и знай!
- Ну-ну, не сердись! - сказал Маленький Клаус, и они пошли к реке. Когда стадо увидело воду, оно так и бросилось к ней: скоту очень хо-
телось пить.
- Погляди, как они торопятся! - сказал Маленький Клаус. - Ишь, как соскучились по воде: домой, на дно, знать, захотелось!
- Но ты сперва помоги мне, а не то я тебя изобью! - сказал Большой Клаус и влез в большой мешок, который лежал на спине у одного из быков.
- Да положи мне в мешок камень, а то я, пожалуй, не пойду ко дну!
- Пойдешь! - сказал Маленький Клаус, но все-таки положил в мешок большой камень, крепко завязал мешок и столкнул его в воду. Бултых! И Большой Клаус пошел прямо ко дну.
- Ох, боюсь не найдет он там ни коров, ни быков! - сказал Маленький Клаус и погнал свое стадо домой.