Little Tiny Or Thumbelina

by   Hans Christian Andersen

Elinjo-fingreto

de   Hans Christian Andersen

There was once a woman who wished very much to have a little child, but she could not obtain her wish. At last she went to a fairy, and said, “I should so very much like to have a little child; can you tell me where I can find one?”

“Oh, that can be easily managed,” said the fairy. “Here is a barleycorn of a different kind to those which grow in the farmer's fields, and which the chickens eat; put it into a flower-pot, and see what will happen.”

“Thank you,” said the woman, and she gave the fairy twelve shillings, which was the price of the barleycorn. Then she went home and planted it, and immediately there grew up a large handsome flower, something like a tulip in appearance, but with its leaves tightly closed as if it were still a bud.

“It is a beautiful flower,” said the woman, and she kissed the red and golden-colored leaves, and while she did so the flower opened, and she could see that it was a real tulip. Within the flower, upon the green velvet stamens, sat a very delicate and graceful little maiden. She was scarcely half as long as a thumb, and they gave her the name of “Thumbelina,” or Tiny, because she was so small.

A walnut-shell, elegantly polished, served her for a cradle; her bed was formed of blue violet-leaves, with a rose-leaf for a counterpane. Here she slept at night, but during the day she amused herself on a table, where the woman had placed a plateful of water. Round this plate were wreaths of flowers with their stems in the water, and upon it floated a large tulip-leaf, which served Tiny for a boat. Here the little maiden sat and rowed herself from side to side, with two oars made of white horse-hair. It really was a very pretty sight. Tiny could, also, sing so softly and sweetly that nothing like her singing had ever before been heard.

One night, while she lay in her pretty bed, a large, ugly, wet toad crept through a broken pane of glass in the window, and leaped right upon the table where Tiny lay sleeping under her rose-leaf quilt. “What a pretty little wife this would make for my son,” said the toad, and she took up the walnut-shell in which little Tiny lay asleep, and jumped through the window with it into the garden.

In the swampy margin of a broad stream in the garden lived the toad, with her son. He was uglier even than his mother, and when he saw the pretty little maiden in her elegant bed, he could only cry, “Croak, croak, croak.”

“Don't speak so loud, or she will wake,” said the toad, “and then she might run away, for she is as light as swan's down. We will place her on one of the water-lily leaves out in the stream; it will be like an island to her, she is so light and small, and then she cannot escape; and, while she is away, we will make haste and prepare the state-room under the marsh, in which you are to live when you are married.”

Far out in the stream grew a number of water-lilies, with broad green leaves, which seemed to float on the top of the water. The largest of these leaves appeared farther off than the rest, and the old toad swam out to it with the walnut-shell, in which little Tiny lay still asleep.

The tiny little creature woke very early in the morning, and began to cry bitterly when she found where she was, for she could see nothing but water on every side of the large green leaf, and no way of reaching the land.

Meanwhile the old toad was very busy under the marsh, decking her room with rushes and wild yellow flowers, to make it look pretty for her new daughter-in-law. Then she swam out with her ugly son to the leaf on which she had placed poor little Tiny. She wanted to fetch the pretty bed, that she might put it in the bridal chamber to be ready for her.

The old toad bowed low to her in the water, and said, “Here is my son, he will be your husband, and you will live happily in the marsh by the stream.”

“Croak, croak, croak,” was all her son could say for himself; so the toad took up the elegant little bed, and swam away with it, leaving Tiny all alone on the green leaf, where she sat and wept. She could not bear to think of living with the old toad, and having her ugly son for a husband. The little fishes, who swam about in the water beneath, had seen the toad, and heard what she said, so they lifted their heads above the water to look at the little maiden. As soon as they caught sight of her, they saw she was very pretty, and it made them very sorry to think that she must go and live with the ugly toads. “No, it must never be!” so they assembled together in the water, round the green stalk which held the leaf on which the little maiden stood, and gnawed it away at the root with their teeth. Then the leaf floated down the stream, carrying Tiny far away out of reach of land.

Tiny sailed past many towns, and the little birds in the bushes saw her, and sang, “What a lovely little creature;” so the leaf swam away with her farther and farther, till it brought her to other lands.

Estis iam virino, kiu tre deziris havi malgrandan infanon, sed shi tute ne sciis, kie shi povus ghin ricevi. Shi iris al maljuna sorchistino kaj diris al shi: “Mi tre dezirus havi malgrandan infanon; chu vi ne povas diri al mi, kie mi povas ricevi ghin?”

“Ho jes, tio ne estos malfacila”, diris la sorchistino. “Jen mi donas al vi grajnon de hordeo; ghi ne estas tiaspeca, kia kreskas sur kampo de kampulo, au per kia oni nutras kokinojn. Metu ghin en florpoton, tiam vi baldau ion vidos.”

“Mi tre dankas!” diris la virino kaj donis al la sorchistino arghentan moneron; poste shi iris hejmen, plantis la hordean grajnon, kaj tuj tiam elkreskis granda belega floro, kiu estis tute simila al tulipo, sed ghiaj folioj estis forte fermitaj, kvazau ili estus ankorau en burghono.

“Tio estas bela floro”, diris la virino kaj kisis la belajn rughajn kaj flavajn foliojn; sed dum shi kisis, la floro laute ekkrakis kaj malfermighis, Tio estis, kiel oni nun povis vidi, efektiva tulipo; sed meze en la floro, sur la verda florpistilo, sidis eksterordinare malgranda knabineto, delikata kaj charma. Shi estis ne pli granda ol fingro, kaj pro tio shi ricevis la nomon Elinjo-fingreto.

Belegan lakitan shelon de juglando shi ricevis kiel lulilon, bluaj folietoj de violo estis shiaj matracoj, kaj folieto de rozo estis shia litkovrilo. En ili shi dormadis en la nokto, sed en la tago shi ludadis sur la tablo. La virino starigis sur ghi teleron, chirkau kiu shi aranghis tutan kronon da floroj, kies trunketoj atingis ghis la akvo. Tie naghis granda folio de tulipo, kaj sur chi tiu Elinjo-fingreto havis la permeson sidi kaj naghadi de unu rando de la telero ghis la alia. Por remi shi havis du blankajn chevalharojn. Tio aspektis nepriskribeble charme. Shi povosciis ankau kanti, tiel delikate kaj charme, kiel oni neniam antaue audis.

En unu nokto, kiam shi kushis en sia bela liteto, tra la fenestro, en kiu estis rompita vitro, ensaltis malbela bufo. La bufo estis terure abomeninda, granda kaj malseka; ghi saltis rekte sur la tablon, sur kiu Elinjo-fingreto kushis kaj dormis sub la rugha folieto de rozo.

“Tio estus bela edzino por mia filo!” diris la bufo, kaj ghi kaptis la shelon de juglando, en kiu dormis Elinjo-fingreto, kaj ghi forsaltis kun ghi tra la vitro en la ghardenon.

Tie fluis granda, largha rivereto; tute che la bordo estis marcho; tie loghis la bufo kun sia filo. Hu, chi tiu estis tiel same abomeninda kaj malbela, kiel lia patrino, kies plena portreto li estis. “Kuaks, kuaks, brekekekeks!” estis chio, kion li povis diri, kiam li ekvidis la belan malgrandan knabineton.

“Ne babilu tiel laute, char shi vekighus!” diris la maljuna bufo; “shi povus ankorau forkuri de ni, char shi estas tiel malpeza, kiel lanugero! Ni metos shin sur la rivereton, sur unu el la larghaj folioj de la akvolilioj, kaj por shi, kiu estas tiel malpeza kaj malgranda, tio estos kvazau insulo. Tiam shi ne povos forkuri, dum ni aranghos la festosalonon profunde sub la marcho, kie vi loghos kaj vivos.”

En la rivereto kreskis tre multe da akvolilioj kun siaj larghaj verdaj folioj. Ili aspektis, kvazau ili naghas sur la akvo. La folio, kiu elshovighis plej malproksimen, estis ankau la plej granda. Al ghi la maljuna bufo alnaghis kaj metis sur ghin la juglandan shelon kun Elinjo-fingreto.

La kompatinda malgranda knabineto vekighis che la komenco de tagigho, kaj, kiam shi ekvidis, kie shi trovighas, shi komencis maldolche plori, char akvo chirkauis chiuflanke la grandan verdan folion; estis por shi ne eble veni sur la teron.

La maljuna bufo sidis malsupre en la marcho kaj ornamadis sian chambron per junko kaj flavaj akvolilioj, char por la nova bofilino chio devis esti aranghita en plej bona maniero. Poste ghi naghis kun la malbela filo al la folio, sur kiu staris Elinjo-fingreto. Ili volis preni shian charman liton, kiu estis metota en la chambron de la fianchino, antau ol shi mem transiros ghian sojlon.

La maljuna bufo klinighis antau shi ghis profunde en la akvon kaj diris: “Jen mi prezentas al vi mian filon, kiu estos via edzo; malsupre en la marcho vi loghos belege.”

“Kuaks, kuaks, brekekekeks!” estis chio, kion la filo povis diri. Ili prenis la belan malgrandan liton kaj fornaghis kun ghi; sed Elinjo-fingreto sidis tute sola kaj ploris per varmegaj larmoj sur la verda folio, char shi ne volis loghi che la malbela bufo, nek esti edzino de shia malbela filo. La malgrandaj fishoj, kiuj naghadis malsupre en la akvo, bone vidis la bufon kaj audis, kion ghi diris. Tial ili chiuj elshovis la kapojn supren, char ili volis vidi ankau la malgrandan knabineton. Kiam ili shin ekvidis, ili trovis shin tiel charmega, ke ili bedauris, ke shi devas veni al la abomeninda bufo. Ne, tio neniel devas farighi! Ili kolektis sin malsupre en la akvo chirkau la verda trunketo, kiu tenis la folion, sur kiu la knabineto staris, tramordis per la dentoj la trunketon, kaj jen la folio kun Elinjo-fingreto fornaghis malproksimen, tute malproksimen, kien la bufo ne povis atingi.

Elinjo-fingreto preternaghis preter tre multaj urboj, kaj la malgrandaj birdoj sidis en la arbetajhoj, rigardis kaj kantis; “Kia charma knabineto!” Chiam pli kaj pli malproksimen naghis la folio kun shi; tiamaniere Elinjo-fingreto vojaghis eksterlanden.

A graceful little white butterfly constantly fluttered round her, and at last alighted on the leaf. Tiny pleased him, and she was glad of it, for now the toad could not possibly reach her, and the country through which she sailed was beautiful, and the sun shone upon the water, till it glittered like liquid gold. She took off her girdle and tied one end of it round the butterfly, and the other end of the ribbon she fastened to the leaf, which now glided on much faster than ever, taking little Tiny with it as she stood.

Presently a large cockchafer flew by; the moment he caught sight of her, he seized her round her delicate waist with his claws, and flew with her into a tree. The green leaf floated away on the brook, and the butterfly flew with it, for he was fastened to it, and could not get away.

Oh, how frightened little Tiny felt when the cockchafer flew with her to the tree! But especially was she sorry for the beautiful white butterfly which she had fastened to the leaf, for if he could not free himself he would die of hunger. But the cockchafer did not trouble himself at all about the matter. He seated himself by her side on a large green leaf, gave her some honey from the flowers to eat, and told her she was very pretty, though not in the least like a cockchafer. After a time, all the cockchafers turned up their feelers, and said, “She has only two legs! how ugly that looks.” “She has no feelers,” said another. “Her waist is quite slim. Pooh! she is like a human being.”

“Oh! she is ugly,” said all the lady cockchafers, although Tiny was very pretty. Then the cockchafer who had run away with her, believed all the others when they said she was ugly, and would have nothing more to say to her, and told her she might go where she liked. Then he flew down with her from the tree, and placed her on a daisy, and she wept at the thought that she was so ugly that even the cockchafers would have nothing to say to her. And all the while she was really the loveliest creature that one could imagine, and as tender and delicate as a beautiful rose-leaf.

During the whole summer poor little Tiny lived quite alone in the wide forest. She wove herself a bed with blades of grass, and hung it up under a broad leaf, to protect herself from the rain. She sucked the honey from the flowers for food, and drank the dew from their leaves every morning. So passed away the summer and the autumn, and then came the winter,– the long, cold winter. All the birds who had sung to her so sweetly were flown away, and the trees and the flowers had withered. The large clover leaf under the shelter of which she had lived, was now rolled together and shrivelled up, nothing remained but a yellow withered stalk. She felt dreadfully cold, for her clothes were torn, and she was herself so frail and delicate, that poor little Tiny was nearly frozen to death. It began to snow too; and the snow-flakes, as they fell upon her, were like a whole shovelful falling upon one of us, for we are tall, but she was only an inch high. Then she wrapped herself up in a dry leaf, but it cracked in the middle and could not keep her warm, and she shivered with cold.

Near the wood in which she had been living lay a corn-field, but the corn had been cut a long time; nothing remained but the bare dry stubble standing up out of the frozen ground. It was to her like struggling through a large wood. Oh! how she shivered with the cold. She came at last to the door of a field-mouse, who had a little den under the corn-stubble. There dwelt the field-mouse in warmth and comfort, with a whole roomful of corn, a kitchen, and a beautiful dining room. Poor little Tiny stood before the door just like a little beggar-girl, and begged for a small piece of barley-corn, for she had been without a morsel to eat for two days.

Charmega malgranda papilio konstante sin chirkauflirtadis kaj fine flugis sur la folion, char ghi tre amis Elinjon-fingreton. Chi tiu estis tre ghoja, char la bufo nun ne povis plu shin atingi, kaj la lokoj, kie shi naghis, estis tiel charmaj. La suno lumis sur la akvon, kaj chi tiu brilis, kiel oro. Shi prenis sian zonon, volvis unu ghian finon chirkau la papilio kaj alfortikigis la duan finon al la folio. La folio glitadis nun sur la akvo multe pli rapide kune kun shi, char shi staris ja sur la folio.

Subite alflugis granda majskarabo, kiu shin ekvidis kaj tuj chirkauprenis per siaj kaptiloj shian gracian korpon kaj forflugis kun shi sur arbon. Sed la verda folio naghis pluen, lau la fluo de la rivero, kaj kune kun ghi naghis la papilio, char ghi estis alligita al la folio kaj ne povis sin liberigi.

Ho, kiel forte ektimis la kompatinda Elinjo-fingreto, kiam la majskarabo flugis kun shi sur la arbon! Sed plej multe malghojigis shin la penso pri la bela blanka papilio, kiun shi estis alliginta al la folio. Se ghi ne povos liberighi, ghi devos ja nesaveble morti de malsato. Sed tio tute ne tushis la majskarabon. Ghi sidighis kun shi sur la plej granda verda folio de la arbo, manghigis al shi la mielon de floroj kaj diris, ke shi estas tre bela, kvankam shi tute neniel estas simila al majskarabo. Poste venis kun vizito chiuj aliaj majskaraboj, kiuj loghis en la arbo; ili chirkaurigardis Elinjon-fingreton de chiuj flankoj, kaj la majskarabaj fraulinoj levis siajn palpilojn kaj diris: “Shi havas ja nur du piedojn, tio aspektas ja tre mizere!” “Shi ne havas palpilojn!” mokis la aliaj. “Kiel maldika shi estas che la koksoj! Fi, shi estas tute simila al homo! Kiel malbela shi estas!” diris chiuj majskarabaj virinoj, kaj tamen Elinjo-fingreto estis ja tiel bela. Ankau la majskarabo, kiu shin forkaptis, trovis, ke shi estas bela; sed char chiuj aliaj unuanime trovis, ke shi estas malbela, tial li fine mem tion kredis, kaj li ne volis plu shin havi; shi povis iri, kien shi volis. Ili flugis kun shi malsupren de la arbo kaj metis shin sur lekanton. Tiam shi ekploris pro tio, ke shi estas tiel malbela, ke ech la majskaraboj ne volas toleri shin inter si; kaj tamen shi estis neimageble bela, delikata kaj pura, kiel plej bela folieto de rozo.

Dum la tuta somero Elinjo-fingreto vivis tute sola en la granda arbaro. Shi plektis al si liton el trunketoj de herboj kaj pendigis ghin sub granda folio de lapo tiel, ke shi estis shirmita kontrau pluvo. Mielo de floroj estis shia nutrajho, kaj sian soifon shi trankviligadis per la roso, kiu matene trovighadis sur la folioj. Tiel pasis la somero kaj la autuno; sed jen venis la vintro, la malvarma, longa vintro. Chiuj birdoj, kiuj antaue tiel bele kantadis al shi, forflugis, la arboj kaj floroj velkis; la granda folio de lapo, sub kiu shi estis loghinta, shrumpis, kaj de ghi restis nur flava sekighinta trunketo. Shin terure turmentis la frosto, shiaj vestoj estis disshiritaj, kaj shi mem estis tre delikata kaj malgranda; la kompatinda Elinjo-fingreto estis mortonta de frosto. Shi komencis krii, kaj chiu floko da negho, kiu falis sur shin, havis la saman efikon, kiel se oni jhetas sur nin tutan shovelamason, char ni estas grandaj, sed shi havis nur la longon de malgranda fingro. Shi kovris sin per velkinta folio, sed tio ne varmigis shin; shi tremis de malvarmo.

Tute che la rando de la arbaro, kien shi nun venis, trovighis granda grenkampo; sed la greno jam de longe estis fortranchita, nur la nudaj sekaj stoploj elstaris el la glaciighinta tero. Por shi ili estis kiel granda arbaro, kiun shi devis tramigri, kaj shiaj dentoj frapadis pro malvarmo. Vagante, shi alvenis al la loghejo de kampa muso. La tuta loghejo konsistis el malgranda kaverno sub la stoploj. Tie la kampa muso loghis shirmite kaj komforte, ghi havis chambron plenan de greno kaj bonegan kuirejon kaj provizejon. La kompatinda Elinjo-fingreto starighis antau la pordo, tute tiel same kiel chiu alia almozulino, kaj petis pri malgranda peco da hordea greno, char de du tagoj shi ricevis absolute nenion por manghi.

Г.Х. Андерсен

Дюймовочка

Жила на свете одна женщина. У нее не было детей, а ей очень хотелось ребеночка. Вот пошла она к старой колдунье и говорит:

- Мне так хочется, чтоб у меня была дочка, хоть самая маленькая!..

- Чего же проще! - ответила колдунья. - Вот тебе ячменное зерно. Это зерно не простое, не из тех, что зреют у вас на полях и родятся птице на корм. Возьми-ка его да посади в цветочный горшок. Увидишь, что будет.

- Спасибо тебе! - сказала женщина и дала колдунье двенадцать медяков.

Потом она пошла домой и посадила ячменное зернышко в цветочный горшок.

Только она его полила, зернышко сразу же проросло. Из земли показались два листочка и нежный стебель. А на стебле появился большой чудесный цветок, вроде тюльпана. Но лепестки цветка были плотно сжаты: он еще не распустился.

- Какой прелестный цветок! - сказала женщина и поцеловала красивые пестрые лепестки.

В ту же минуту в сердцевине цветка что-то щелкнуло, и он раскрылся. Это был в самом деле большой тюльпан, но в чашечке его сидела живая девочка. Она была маленькая-маленькая, всего в дюйм ростом. Поэтому ее так и прозвали - Дюймовочка.

Колыбельку для Дюймовочки сделали из блестящей лакированной скорлупки грецкого ореха. Вместо перинки туда положили несколько фиалок, а вместо одеяльца - лепесток розы. В эту колыбельку девочку укладывали на ночь, а днем она играла на столе.

Посередине стола женщина поставила глубокую тарелку с водой, а по краю тарелки разложила цветы. Длинные стебельки их купались в воде, и цветы долго оставались свежими и душистыми.

Для маленькой Дюймовочки тарелка с водой была целым озером, и она плавала по этому озеру на лепестке тюльпана, как на лодочке. Вместо весел у нее были два белых конских волоса. Дюймовочка целые дни каталась на своей чудесной лодочке, переплывала с одной стороны тарелки на другую и распевала песни. Такого нежного голоска, как у нее, никто никогда не слышал.

Однажды ночью, когда Дюймовочка спала в своей колыбельке, через открытое окно в комнату пробралась большущая старая жаба, мокрая и безобразная. С подоконника она прыгнула на стол и заглянула в скорлупку, где спала под лепестком розы Дюймовочка.

- Как хороша! - сказала старая жаба. - Славная невеста будет моему сыну!

Она схватила ореховую скорлупку с девочкой и выпрыгнула через окно в сад.

Возле сада протекала речка, а под самым ее берегом было топкое болотце. Здесь-то, в болотной тине, и жила старая жаба со своим сыном. Сын был тоже мокрый и безобразный - точь-в-точь мамаша!

- Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! - только и мог он сказать, когда увидел маленькую девочку в ореховой скорлупке.

- Тише ты! Еще разбудишь, чего доброго, и она убежит от нас, - сказала старая жаба. - Ведь она легче перышка. Давай-ка отнесем ее на середину реки и посадим там на лист кувшинки - для такой крошки это целый остров. Оттуда уж ей ни за что не убежать. А я тем временем устрою для вас в тине уютное гнездышко.

В реке росло много кувшинок. Их широкие зеленые листья плавали по воде. Самый большой лист был дальше всех от берега! Жаба подплыла к этому листу и поставила на него ореховую скорлупку, в которой спала девочка.

Ах, как испугалась бедная Дюймовочка, проснувшись поутру! Да и как было не испугаться! Со всех сторон ее окружала вода, а берег чуть виднелся вдали. Дюймовочка закрыла глаза руками и горько заплакала.

А старая жаба сидела в тине и украшала свой дом камышом и желтыми кувшинками, - она хотела угодить молодой невестке. Когда все было готово, она подплыла со своим гадким сынком к листу, на котором сидела Дюймовочка, чтобы взять ее кроватку и перенести к себе в дом.

Сладко улыбнувшись, старая жаба низко присела в воде перед девочкой и сказала:

- Вот мой сынок! Он будет твоим мужем! Вы славно заживете с ним у нас в тине.

- Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! - только и мог сказать сынок.

Жабы взяли скорлупку и уплыли с ней. А Дюймовочка все стояла одна посреди реки на большом зеленом листе кувшинки и горько-горько плакала - ей вовсе не хотелось жить у гадкой жабы и выходить замуж за ее противного сына.

Маленькие рыбки, которые плавали под водой, услыхали, что сказала старуха жаба. Жениха с матушкой они видели и раньше. Теперь они высунули из воды головы, чтобы поглядеть на невесту.

Взглянув на Дюймовочку своими круглыми глазками, они ушли на самое дно и стали думать, что же теперь делать. Им было ужасно жалко, что такой миленькой маленькой девочке придется жить вместе с этими отвратительными жабами где-нибудь под корягой в густой жирной тине. Не бывать же этому! Рыбки со всей речки собрались у листа кувшинки, на котором сидела Дюймовочка, и перегрызли стебелек листа.

И вот лист кувшинки поплыл по течению. Течение было сильное, и лист плыл очень быстро. Теперь-то уж старая жаба никак не могла бы догнать Дюймовочку.

Дюймовочка плыла все дальше и дальше, а маленькие птички, которые сидели в кустах, смотрели на нее и пели:

- Какая миленькая маленькая девочка!

Легкий белый мотылек все кружился над Дюймовочкой и наконец опустился на лист - уж очень ему понравилась эта крошечная путешественница.

А Дюймовочка сняла свой шелковый пояс, один конец набросила на мотылька, другой привязала к листу, и листок поплыл еще быстрее. В это время мимо пролетал майский жук. Он увидел Дюймовочку, схватил ее и унес на дерево. Зеленый лист кувшинки поплыл без нее дальше и скоро скрылся из виду, а с ним вместе и мотылек: ведь он был крепко привязан к листу шелковым поясом.

Как испугалась бедная Дюймовочка, когда рогатый жук обхватил ее лапками и взвился с ней высоко в воздух! Да и белого мотылька ей было очень жалко. Что-то с ним теперь будет? Ведь он умрет с голоду, если ему не удастся освободиться.

А майскому жуку и горя мало. Он уселся на ветке большого дерева, усадил рядом Дюймовочку и сказал ей, что она ему очень нравится, хоть и совсем не похожа на майских жуков.

Потом к ним пришли в гости другие майские жуки, которые жили на том же дереве. Они с любопытством разглядывали Дюймовочку, а их дочки в недоумении разводили крылышками.

- У нее только две ножки! - говорили одни.

- У нее даже нет щупалец! - говорили другие.

- Какая она слабенькая, тоненькая! Того и гляди, переломится пополам, - говорили третьи.

- Очень на человека похожа, и к тому же некрасивая, - решили наконец все жуки.

Даже майскому жуку, который принес Дюймовочку, показалось теперь, что она совсем нехороша, и он решил с ней распрощаться - пусть идет куда знает. Он слетел с Дюймовочкой вниз и посадил ее на ромашку.

Дюймовочка сидела на цветке и плакала: ей было грустно, что она такая некрасивая. Даже майские жуки прогнали ее!

А на самом деле она была премиленькая. Пожалуй, лучше ее и на свете-то никого не было.

Все лето прожила Дюймовочка одна-одинешенька в большом лесу. Она сплела себе из травы колыбельку и подвесила ее под большим листом лопуха, чтобы укрываться от дождя и от солнышка. Она ела сладкий цветочный мед и пила росу, которую каждое утро находила на листьях.

Так прошло лето, прошла и осень. Близилась долгая холодная зима. Птицы улетели, цветы завяли, а большой лист лопуха, под которым жила Дюймовочка, пожелтел, засох и свернулся в трубку.

Холод пробирал Дюймовочку насквозь. Платьице ее все изорвалось, а она была такая маленькая, нежная - как тут не мерзнуть! Пошел снег, и каждая снежинка была для Дюймовочки то же, что для нас целая лопата снега. Мы-то ведь большие, а она была ростом всего-навсего с дюйм. Она завернулась было в сухой лист, но он совсем не грел, и бедняжка сама дрожала, как осенний листок на ветру.

Тогда Дюймовочка решила уйти из лесу и поискать себе приют на зиму.

За лесом, в котором она жила, было большое поле. Хлеб с поля уже давно убрали, и только короткие сухие стебельки торчали из мерзлой земли.

В поле было еще холоднее, чем в лесу, и Дюймовочка совсем замерзла, пока пробиралась между высохшими жесткими стеблями.

Наконец она добрела до норки полевой мыши. Вход в норку был заботливо прикрыт травинками и былинками.

Полевая мышь жила в тепле и довольстве: кухня и кладовая у нее были битком набиты хлебными зернами. Дюймовочка, как нищенка, остановилась у порога и попросила подать ей хоть кусочек ячменного зерна - вот уже два дня во рту у нее не было ни крошки.

>>

Главная страница

О ВСЕОБЩЕМ ЯЗЫКЕPRI TUTKOMUNA LINGVO
О РУССКОМ ЯЗЫКЕPRI RUSA LINGVO
ОБ АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕPRI ANGLA LINGVO
О ДРУГИХ НАЦИОНАЛЬНЫХ ЯЗЫКАХPRI ALIAJ NACIAJ LINGVOJ
БОРЬБА ЯЗЫКОВBATALO DE LINGVOJ
СТАТЬИ ОБ ЭСПЕРАНТОARTIKOLOJ PRI ESPERANTO
О "КОНКУРЕНТАХ" ЭСПЕРАНТОPRI "KONKURENTOJ" DE ESPERANTO
УРОКИ ЭСПЕРАНТОLECIONOJ DE ESPERANTO
КОНСУЛЬТАЦИИ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ ЭСП.KONSULTOJ DE E-INSTRUISTOJ
ЭСПЕРАНТОЛОГИЯ И ИНТЕРЛИНГВИСТИКАESPERANTOLOGIO KAJ INTERLINGVISTIKO
ПЕРЕВОД НА ЭСПЕРАНТО ТРУДНЫХ ФРАЗTRADUKO DE MALSIMPLAJ FRAZOJ
ПЕРЕВОДЫ РАЗНЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙTRADUKOJ DE DIVERSAJ VERKOJ
ФРАЗЕОЛОГИЯ ЭСПЕРАНТОFRAZEOLOGIO DE ESPERANTO
РЕЧИ, СТАТЬИ Л.ЗАМЕНГОФА И О НЕМVERKOJ DE ZAMENHOF KAJ PRI LI
ДВИЖЕНИЯ, БЛИЗКИЕ ЭСПЕРАНТИЗМУPROKSIMAJ MOVADOJ
ВЫДАЮЩИЕСЯ ЛИЧНОСТИ И ЭСПЕРАНТОELSTARAJ PERSONOJ KAJ ESPERANTO
О ВЫДАЮЩИХСЯ ЭСПЕРАНТИСТАХPRI ELSTARAJ ESPERANTISTOJ
ИЗ ИСТОРИИ РОССИЙСКОГО ЭСП. ДВИЖЕНИЯEL HISTORIO DE RUSIA E-MOVADO
ЧТО ПИШУТ ОБ ЭСПЕРАНТОKION ONI SKRIBAS PRI ESPERANTO
ЭСПЕРАНТО В ЛИТЕРАТУРЕESPERANTO EN LITERATURO
ПОЧЕМУ ЭСП.ДВИЖЕНИЕ НЕ ПРОГРЕССИРУЕТKIAL E-MOVADO NE PROGRESAS
ЮМОР ОБ И НА ЭСПЕРАНТОHUMURO PRI KAJ EN ESPERANTO
ЭСПЕРАНТО - ДЕТЯМESPERANTO POR INFANOJ
РАЗНОЕDIVERSAJHOJ
ИНТЕРЕСНОЕINTERESAJHOJ
ЛИЧНОЕPERSONAJHOJ
АНКЕТА/ ОТВЕТЫ НА АНКЕТУDEMANDARO / RESPONDARO
ПОЛЕЗНЫЕ ССЫЛКИUTILAJ LIGILOJ
IN ENGLISHPAGHOJ EN ANGLA LINGVO
СТРАНИЦЫ НА ЭСПЕРАНТОPAGHOJ TUTE EN ESPERANTO
НАША БИБЛИОТЕКАNIA BIBLIOTEKO


© Все права защищены. При любом использовании материалов ссылка на сайт miresperanto.com обязательна! ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ