Валентин СИДОРОВ. РУКОПОЖАТИЕ НА РАССТОЯНИИ
Во мне живут сомненье и смятенье.
Мне Рамакришна вспомнился опять:
"Пойдут дожди. Пойдут дожди. Терпенье",
Но недоступно нам искусство ждать, -писал я в 1964 году, не подозревая, что спустя два десятилетия магнитное имя Рамакришы притянет меня в тот город и те места, где он излагал слушателям принципы своего миропонимания. Такое не могло мне прийти в голову, потому что упоминание о Рамакришне я и сам тогда считал случайностью. Но, очевидно, любое слово чревато последствиями и торит - исподволь, незаметно для тебя - невидимые тропинки в определенном, предугаданном твоим сердцем направлении.
Рамакришна жил в XIX веке. Даты его жизни и смерти: 1836 - 1886. "Платоном Индии" называл его Ромен Роллан, автор книг "Жизнь Рамакришны" и "Жизнь Вивекананды". "Парамахамсой" - священным лебедем Индии - называли его соотечественники.
В Рамакришне удивительнейшим образом сочетались аскетизм и любовь к жизни. На фотографиях его иссохшее тело как бы излучает радость.
Жрец храма богини Кали не походил на обычных жрецов. Ему было тесно на неподвижном пятачке духовного пространства, стиснутом со всех сторон твердокаменными догмами его религии. Юный искатель истины ставит целью взорвать стену между различными верованиями. Теория у него никогда не расходилась с практикой, мысль немедленно превращалась в действие. Рамакришна делает то, что любой правоверный индус расценил бы как измену или сумасшествие. Он идет в мечеть и становится мусульманином, в течение нескольких лет неукоснительно соблюдая обряды, предписанные магометанством. Затем на какое-то время превращается в христианина, всей силой сердца исповедуя символ своей новой веры.
В результате Рамакришна делает открытие, которым он спешит поделиться с людьми. Все религии трактуют об одном и том же; в сущности они едины, разделяют их лишь обряды и ритуалы, то есть чисто внешняя атрибутика. Это был вызов духу всех ортодоксальных религий, каждая из которых претендовала на исключительность и полноту истины.
А Рамакришна идет дальше. Он хочет взорвать не только религиозные перегородки, но социальные перегородки тоже! Кровоточащим бедствием Индии того времени было разграничение на касты, установленное еще древними законами Ману: касту жрецов и ученых богословов (брахманы), касту воинов, административных и политических деятелей, царей (кшатрии), касту торговцев (вайшьи) и, наконец, касту самую многочисленную, ибо ее составляли крестьяне, ремесленники, все люди труда вообще (шудры). Эти четыре главные касты в свою очередь делились на подкасты (в общей сложности их насчитывалось несколько тысяч), и каждая из них системой унизительных регламентации и запретов держала людей в добровольной самоизоляции.
Как всегда, рассуждению Рамакришна предпочитал немедленное действие, даже если оно грозило опасностью для жизни. Он начинает с того, что идет в гости к неприкасаемому и просит разрешения привести в порядок его дом, подмести пол, почистить вещи. Тот в ужасе от такого великодушного предложения, потому что прекрасно понимает, чем это грозит. Ведь Рамакришна - брамин, а он - представитель самой низшей касты и, приняв его услугу, он навлек бы. жестокие гонения и на себя, и на гостя. Поэтому он решительно отказывается выполнить просьбу Рамакришны. Тогда Рамакришна дождался наступления ночи. И вот, когда все уснули, он снова появился в доме неприкасаемого и осуществил намеченное: подмел пол его хижины.
Сострадание было естественным состоянием души Рамакришны, причем сила его сострадания была так велика, что он как бы целиком отождествлял себя с тем существом, к которому устремлялась его мысль. Утверждают, что каждый грубый шаг по земле болью отзывался в его сердце. Рассказывают, как вспухла и покрылась красными рубцами спина Рамакришны, когда он встретил человека, плечи и торс которого были исполосованы ударами бича.
...Слава о Рамакришне гремела по всей Индии. Естественно, что он стал обрастать толпой людей, стремящихся стать его учениками. Но и здесь он вел себя не так, как прежние индийские гуру. Одного желания - пусть самого страстного и искреннего: следовать за ним как Учителем в поисках истины - ему было мало. "Кандидатам" в ученики он устраивал своеобразный экзамен, обстоятельно расспрашивая о родителях, о семье (если таковая имелась), о том, что они делали и делают для своих родных и близких. Если, предположим, "абитуриент" заявлял, что бросает родных, что рвет со всеми мирскими делами для того, чтобы быть рядом с Рамакришной, он сурово отчитывал его и отсылал обратно: "Вы:должны воспитывать ваших детей, содержать вашу жену и обеспечить ей необходимое после вашей смерти. Если вы этого не сделаете, значит у вас нет сердца, а человек, лишенный сострадания, недостоин имени человека".
Проводя столь строгий отбор учеников, он исходил из убеждения: если человек не может справиться со своими обычными обязанностями, то как же он справится с более тяжелыми обязанностями, ждущими его на поприще .духовного поиска истины.
Зная неистребимую любовь своих сограждан к обожествлению и опасаясь стать со временем жертвой их привычки, Рамакришна решительным образом предостерегает от таких попыток. "Я родился не для того, - заявляет он, - чтоб создать какую-либо новую секту в этом мире, и без того полном сект".
"Не ищите религии! - восклицает он и добавляет: - Мы должны строить на других основах, чем созидатели религии. Мы должны жить интенсивной внутренней жизнью, чтобы она сама стала Существом. Существо даст начало неисчислимым светочам правды... Реки низвергаются оттого, что породившая их гора остается неподвижной... Когда она будет воздвигнута, от нее потекут реки света и сочувствия на всех людей во все времена".
...Удивительно, но последние слова Рамакришны были о России. При жизни Рамакришны в его кругу о России не говорили. Разумеется, о ее существовании знали, но, расположенная где-то вдали за хребтом Гиндукуша, она казалась недосягаемой и даже нереальной.
Но вот, чувствуя приближение последнего часа Рамакришны, ученики собрались у его ложа и обратились к нему с вопросом в духе той многовековой традиции, в которой они были воспитаны: когда и где снова родится он, их любимый Учитель? Слабеющим голосом он отвечал:
- Через сто лет. - И указал жестом на север. - В России.
Рамакрипша умер 15 августа 1886 года.
* * *
В момент смерти Рамакришны его ближайшему и любимому ученику Вивекананде, призванному не только продолжить дело "Парамахамсы", но и придать ему организационные формы, было двадцать три года. Отныне вся жизнь его - а она оборвется шестнадцать лет спустя, в 1902 году - будет посвящена единой цели: утверждению и пропаганде идей Рамакришны, которые, по его убеждению, знаменовали собой новую эру в перестройке и преобразовании человеческого сознания. Однако это не будет простой популяризацией заветов своего Учителя. С неукротимой силой сердца, которая во всем и всегда отличала Вивекананду, он внесет в духовно-нравственную программу Рамакришны неповторимое своеобразие.
Надо сказать, что Учитель и ученик - и это пошло на пользу общему делу - были не похожи друг на друга. Разница между ними начиналась с того, что Рамакришна принадлежал к касте брахманов (потому он и мог исполнять обязанности жреца), а Вивекананда был кшатрией, то есть воином. Его облик, манера держаться и говорить, стиль жизни отвечали возвышенному и романтическому представлению о кшатрии, борющемся со злом и ниспровергающим зло. Западным поклонникам Вивекананда казалось, что мощь героической музыки Бетховена воскресала в вибрациях его голоса, утверждающего величайшие девизы жизни человеческой - действие, мужество и устремление. "Никакого отдыха! Жизнь - это битва. Пусть же я проживу и умру, сражаясь!"
В отличие от Рамакришны, который никогда не покидал пределы родной Бенгалии, Вивекананда был неутомимым путешественником. Два года он провел в странствиях по Индии, дважды пересекал океан, чтобы посетить Америку и Европу. Последней точкой его последнего европейского маршрута была Болгария.
Никто, пожалуй, в Индии до Вивекананды не обрушивался с такой силой на религиозные авторитеты, слепое доверие к которым, по его мнению, превращало нередко людей в ходячие манекены и автоматы. Бесчисленные божества, считал он, на каком-то этапе истории, может, и были необходимы, но по существу они и тогда уже являлись отражением слабости человеческой. Это - вехи развития неокрепшего человеческого духа, который еще неуверенно взбирается па вершины своего бытия. Он еще не знает, что не нуждается в посредниках (подчас сомнительных), чтоб отыскать путь к вершинам. Человек должен, лишь повинуясь внутреннему влечению, самостоятельно - собственно, в этом и заключается его назначение, - стать "лицом к лицу с Истиной".
Душа Вивекананды жаждала истины, но не омертвелой и однобокой, а живой, полнокровной, вмещающей в себя опыт народов Запада и Востока. Отчасти под влиянием этого импульса он и основывает 1 мая 1897 года Миссию Рамакришны. Целью деятельности Миссии объявляется распространение мыслей Рамакришны о единстве религий, а также идей ведантизма, получивших после Рамакришны новый толчок. Однако наряду с этим перед Ассоциацией ставится задача, свидетельствующая о том, что соприкосновение с западной цивилизацией не прошло даром для ищущего ума Вивекананды: "приготовлять людей к преподаванию знаний и наук, могущих служить к увеличению материального и духовного благосостояния масс".
Вивекананду принято считать религиозным реформатором, своего рода апостолом неоведантизма. Создание Миссии Рамакришны как бы подтверждает эту мысль. Однако должно заметить, что социальный реформатор всегда брал в нем верх. Доказательство этого - сама жизнь Вивекананды, которая шла под огненным знаком его знаменитого лозунга: "Пока хоть одна собака в моей стране будет оставаться без пропитания, вся моя религия будет в том, чтоб накормить ее!" Проповедовать ту или иную религию, рассуждать и спорить об оттенках различных верований в условиях, когда, по словам Вивекананды, миллионы людей в Индии раздавлены и порабощены "бедностью, жрецами и тиранами", - не только непозволительная роскошь, но и предательство по отношению к ним. Громогласно - на всю страну, на весь мир - он возвещает о несгибаемом символе своей веры:
"Единый Бог, который должен пробудиться, это наш собственный народ. Всюду его руки. Всюду его ноги, его члены, его тело. Он покрывает все. Все другие боги спят. Зачем вам искать бесполезных богов, если вы не поклоняетесь богу, которого видите вокруг себя... Вот все наши боги: люди, живые люди! И первые боги, которым надлежит поклоняться, это наши соотечественники!"
* * *
В своем отношении к йоге и увлечению ею мы исходим из указаний Рамакришны. На наш вгляд, он -"главный и непререкаемый авторитет в данной области, потому что он опытным путем прошел все виды йоговского самопознания. Так вот: Рамакришна сурово предостерегал своих учеников от йоговских обрядов. Он заявлял, что они не для нашего времени. Он считал, что в наш век, который принято считать железным, человеческие существа весьма слабы и жизнь их коротка. Они не имеют возможности предаваться таким обрядам без большой опасности для себя. Да это вовсе и не нужно. Ведь какую цель преследуют йоговские упражнения? Сосредоточение духа. А оно гораздо легче достигается в результате углубленного размышления.
Не с йоговских упражнений, какими б сложными они ни были, не с механических упражнений ума (а этим, кстати, грешат кришнаиты) начинается подлинное внутреннее преобразование человека. Оно начинается с усвоения и постижения разумом и сердцем простых истин, которые в силу своей простоты и кажутся само собой разумеющимися. Однако следовать им чрезвычайно трудно.
Одна из таких истин, как известно, гласит: "Ты не имеешь права лишать жизни любое живое существо, ибо не тобой она ему дарована и не тобою должна быть отнята. Не тобою".
Вы спрашиваете, как же соотнести тотальный принцип ненасилия с современной действительностью, несущей именно жестокость, насилие, распад?
Локешварананда сделал небольшую паузу.
- Расскажу вам притчу, которую, как мне припоминается, я слышал от кого-то из русских.
Однажды на мосту, соединяющем два берега реки, встретились монах - дюжий, рослый и пьяница -- худой, изможденный. Пьяница подходит к монаху и, ни говоря ни слова, бьет его по правой щеке. Монах, в полном согласии с евангельской заповедью, подставляет ему левую. Тот бьет его по левой щеке. Тогда нонах своими могучими руками хватает пьяницу в охапку и бросает его в реку. И кричит вслед ему: "В Евангелии сказано, что если ударят тебя в правую щеку, поставь другую, но там не сказано, что по левой щеке будут бить тоже..."
Локешварананда улыбнулся и продолжал:
- Мне кажется, что это очень"актуальный для наших дней комментарий к Евангелию. Нельзя питать злобу против сумасшедшего, говорил Махатма Ганди, однако добавлял, что необходимо отнять у него возможность делать зло.
* * *
Свами (Хиранмаянанда) оказался среднего роста. Худое, волевое лицо. Слова его пронизывала властная стальная интонация. Он, что называется, сразу взял быка за рога, заявив:
- Я вам изложу суть учения Вивекананды.
Один говорит: я обладаю большей физической силой, чем вы, - идите за мной, следуйте за мной. Другой говорит: я обладаю большим умом, чем вы, - идите за мной, следуйте за мной. Но хуже всех тот, кто говорит: я обладаю большей духовностью, чем вы, - идите за мной, следуйте за мной.
В этом суть: никакого рабства, никакого автоматизма нет и не может быть в духовном поиске человека. Человек и свобода духа равнозначны.
Наше учение иногда называют .религиозным. Мы же считаем, что это неверно. Мы не любим слово "религия", мы. предпочитаем более точное слово - "духовность". Не в храмах и ритуалах суть дела. Это второстепенное. Как же так? - спросите вы. Вы же строите храмы и совершаете в них ритуалы. Да, мы делаем это, но делаем потому, что не все еще люди созрели для единственно правильной точки зрения, и мы не хотим их оттолкнуть, а хотим постепенно подготовить их к восприятию более высокого этапа.
* * *
Индийская эстетика - и прежде всего древнеиндийская - насквозь космогонична. Ее звездные ориентиры уходят в толщу веков и преданий. Правда, она не утверждает то, что привычно для нашего слуха: "В начале было Слово". Она утверждает нечто похожее, но иное:"В начале была Вибрация". Согласно устоявшимся индийским представлениям материя есть не что иное, как сгущенная вибрация.
Поэтому любая энергия, как здесь полагают, - это проявление на том или ином уровне все той же вибрации. Любой предмет - это резонатор, вибрирующий в ультразвуковом и даже сверхультразвуковом диапазоне. Ухватить эту вибрацию, приблизить ее к людям, сделать доступной при помощи звука, понятного обычному человеческому слуху, и при помощи мысли, понятной человеческому разуму, - вот истинная цель истинной поэзии, по мнению Ауробиндо Гхоша. Классическим примером такой поэзии он считал "Веды".
Обо всем этом Ауробиндо Гхош рассуждал не отстраненно, не как теоретик, а как практик. Дело в том, что за свою жизнь он написал немало стихов. Он является, например, автором эпической поэмы "Савитри", содержащей 24 000 строф.
Суть его возвышенно-романтической концепции состоит в том, что поэзия - это действие, потому что, воплощая в себе сокровенные вибрации окружающего мира, она буравит и делает отверстия в чересчур уже забаррикадированном человеческом сознании. А в эти отверстия как бы устремляется волна света, которая будит в человеке не только его чувства и мысли, но и его интуицию, его глубинные внутренние потенции.
При таком понимании глобально-стратегических целей поэзии не удивительно, что индийская эстетическая мысль выказывает нередко сдержанное, даже холодное отношение к метафоре, казалось бы, столь укоренившееся здесь и в поэзии, и в особенности - в мифологии. Образ - ограничение, вот почему ему и предписывается второстепенная, строго вспомогательная роль. Порою мне приходилось слышать, что образами не следует злоупотреблять, что образов следует остерегаться. Почему? Да потому, что, строго говоря, назначением метафоры является, так сказать, перенесение в долины нашего сознания тех идей, которые могут жить и дышать лишь на большой высоте. Задача трудная, задача .деликатная. Нередко случается так, что метафора, вместо того, чтоб доставить к нам идею, доставляет лишь ее труп. А что это такое, как не умерщвление поэзии?
Сохранить горный воздух высот для того, чтобы легче дышалось горним мыслям, - вот цель, которой как бы призваны служить стихи-медитации. Как известно, они предназначены не столько для чтения, сколько для размышления и внутренней работы. Как известно, они рассчитаны на активное сотворчество читателя.
По формальным признакам стихи-медитащи можно отнести к тому жанру, который принято именовать "поэзией мысли". С большой неохотой употребляю этот термин - "поэзия мысли", потому что в силу какого-то давно сложившегося предрассудка стало признаком хорошего тона противопоставлять ее "поэзии чувств".
Любителям абсолютизировать диалектические противоположности хотелось бы напомнить замечательные слова Аполлона Григорьева: "Наши мысли вообще, если они точно мысли, а не баловство одно - суть плоть и кровь наша, суть наши чувства, вымучившиеся до формул и определений". Особенность медитативных стихов заключается в том, что здесь "наши чувства, ввмучившиеся до формул и определений", приобретают космический, точнее сказать - внутренне космический характер. Здесь сочетается, казалось бы, самое несоединимое: математика (ибо формулы и определения должны быть математически точными и ясными) и поэзия (ибо интонация и образ должны складываться в оригинальный поэтический узор). Здесь человек как бы выводится на простор, где
Слова, не параллельные безмолвью,
А из безмолвья самого идут.* * *
Творчество - это любовь в действии, а художник, как в старину говорилось, это тот человек, которому бог поручил заботу обо всех людях. Идеальным образом такого человека, взявшего на себя заботу обо всех живущих на земле, мне представляется Леонардо да Винчи, создавший легендарную Мону Лизу.
Ведь, собственно, что обозначает загадочная улыбка Джоконды? Не является ли она улыбкой той всепроникающей мудрости, которая, по словам Метерлинка, в конечном счете, "прозревает все силы, все истины и все добродетели на дне всех слабостей, всех пороков и всех неправд"? Сострадательному взору этой мудрости "злоба кажется не чем иным, как добротой, потерявшей своего путеводителя, измена -не чем иным, как честностью, потерявшей дорогу к счастью, а ненависть - не чем иным, как любовью, раскрывающей со скорбью дверь своей гробницы". Ободряющая улыбка этой мудрости как будто говорит, что ничего не потеряно для человеческой души, наделенной "таинственным даром бытия".
* * *
Ты не иди по жизни - восходи!
Да будет каждый день твой восхожденьем,
Преодоленьем вихрей и туманов,
Тянущих вниз, сбивающих с пути.
А путь всегда есть восхожденье в гору.
Пусть пролегает по низинам он,
Но все равно он будет восхожденьем.
Путь - это ты. И путник - это ты.
Соединив то и другое вместе,
Достигнешь ты сияющих вершин.
Идущий - прав. На пик взошедший - прав.
И даже прав сорвавшийся с вершины.
Неправ лишь тот, кто, зная о вершинах,
Стоит и медлит у подножья гор.
Движенье вверх меняет человека
Решительней, чем наши рассужденья,
Раскаянье в содеянном. Движенье -
Не только щит от стрел, но также - меч.
А устремленье - это очищенье.
Чем ты стремительней, тем чище твой порыв.
Покой - в движенье. Счастье - в устремленье.
Других рецептов счастья не дано.
А тот, кто устремлен, тот вознесен.
Что значит устремленье? Вознесенье.
Дыханье гор становится твоим.
Ты на вершине, и ты сам - вершина.
Запомни поступь этого мгновенья.
Тот, кто идет, проснулся. Это - ты.
Тот, кто идет, - и ты, и я, мы вместе.
Отдельно он и в то же время все.
Идущий повторяется лишь в том,
Что он идет. Бее остальное - ново.
Путь нескончаем.
Значит, путник вечен.
Исчезнет все. Останется одна лишь
Сверкающая ниточка над бездной.
Связующая дальние миры.
Журнал "Москва" № 8, 1986 г. (в сокращении)