НЕЯРКИЙ МИР, ИЛИ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И "ПОВРЕЖДЕНИЕ" КУЛЬТУРЫ
Григорий Вайнштейн

В одной из своих лекций о глобализации британский социолог Энтони Гидденс рассказывает любопытную историю, случившуюся с его приятельницей-этнографом, изучающей культуру деревенской жизни в Центральной Африке. Десять назад она впервые оказалась в отдаленной африканской деревне для проведения полевых исследований и в первый же вечер была приглашена в гости к одному из ее обитателей. Она отправилась к нему в предвкушении долгожданного знакомства с традиционными для жителей африканской глубинки формами досуга. Увы, ее постигло горькое разочарование. Она оказалась свидетельницей коллективного просмотра на видео нового фильма Пола Верховена "Основной инстинкт" с Майклом Дугласом и Шэрон Стоун, который к тому времени еще не успел выйти даже на экраны лондонских кинотеатров.

В многочисленных критических высказываниях по поводу нынешних процессов глобализации рассуждения о ее крайне негативном воздействии на состояние культуры давно уже стали одним из общих мест. Глобализация, утверждают ее противники, ведет к исчезновению культурной самобытности многих не только малых, но и больших народов. Под ее влиянием якобы формируется некий общий, унифицированный культурный стандарт, отмеченный печатью американизации, разрушающей многообразие традиционных укладов жизни, обычаев и культурных идентичностей, вчера еще ярко расцвечивавших палитру нашего мира.

Конечно, столь масштабный феномен нынешнего этапа мирового развития, как глобализация, порождает глубокие перемены в самых разных сферах общественной жизни. Между тем один из парадоксов гигантских общественных изменений состоит, как говорят некоторые социологи, в том, что зачастую оказывается крайне трудно понять, что именно меняется и в чем именно состоит суть этих изменений. И подобного рода трудности нередко способствуют появлению различных мифологизированных представлений (как апологетических, так и алармистских) о характере происходящих в мире процессов. Похоже, что утверждения о смертельной угрозе, которой глобализация подвергает культурное многообразие мира, относятся к числу именно таких алармистских мифов, обретших немалую популярность в последнее время.

Исчезновение разделявших мир национальных перегородок и его возрастающая взаимосвязанность открывают невиданные прежде возможности быстрого проникновения различной (в том числе и культурной) продукции стран Запада в самые отдаленные уголки нашей планеты. Означает ли это, однако, что мы являемся свидетелями навязывания миру неких образцов поведения и культуры, смоделированных по вестернизированным, а еще точнее, американизированным шаблонам? И можно ли вслед за проповедниками антиглобалистских лозунгов трактовать формирование глобальных рынков продуктов культуры лишь как однозначную тенденцию превращения отдельных стран и регионов в культурные придатки Соединенных Штатов?

Сегодняшние потоки культурной продукции текут отнюдь не в одном направлении. Более того, если говорить о США как об одном из главных участников глобального рынка культуры, то они, как это ни странно выглядит в свете стереотипных тезисов об американской культурной экспансии, играют на этом рынке не столько роль производителей, сколько потребителей. Согласно данным ЮНЕСКО, общая ценностная стоимость продуктов культуры, импортированных, например, в 1998 г. в США (включая печатную продукцию, произведения музыкальной культуры, изобразительного искусства, кинематографии, фотографии, радио и телевидения) составила 60 млрд. долларов, что почти в три раза превысило стоимость экспорта соответствующей культурной продукции из США (22 млрд. долларов).

В то же время преувеличенными выглядят и стенания антиглобалистов по поводу "печальной участи" слаборазвитых стран, неспособных якобы противостоять натиску культурной продукции западного мира. Данные того же ЮНЕСКО говорят о том, что доля развивающихся стран в мировом экспорте продуктов культуры выросла с 1980 по 1998 год с 12 до 30%, а стоимость экспорта произведенной здесь в 1998 году культурной продукции составила 52 млрд. долларов, превысив стоимость соответствующего импорта (44 млрд. долларов).

Дело, однако, не только в направленности потоков культурной продукции и не только в их объемах. Не менее важен и результат потребления продуктов чужеземной культуры. Вряд ли хоть один серьезный этнограф или культуролог станет утверждать, что нынешний обитатель какой-нибудь африканской (как, впрочем, и латиноамериканской, индусской, арабской или же полинезийской) деревни утратил свою культурную самобытность потому, что носит американские джинсы, слушает американскую музыку, пьет американскую газировку и жует американские чипсы.

Глобализация способствует распространению некой общей потребительской культуры. Но под поверхностью этого в значительной мере унифицированного, общего потребительского стандарта сохраняются реальные культурные различия. Более того, именно глобализация во многих случаях препятствует их размыванию. Благодаря возросшей открытости мира, развитию новейших средств коммуникации люди разных культур получают более ясное представление друг о друге. И это способствует их освобождению от некоторых ложных иллюзий относительно достоинств иного образа жизни, позволяет им с гораздо большей трезвостью увидеть недостатки тех иноземных культурных моделей, которые еще сравнительно недавно воспринимались как безусловный образец для подражания. Не случайно некоторые исследователи отмечают сегодня, что западные (и в особенности американские) стандарты поведения и формы организации общественной жизни, еще несколько десятилетий назад служившие своеобразным ориентиром для стран Востока, утрачивают здесь былую привлекательность.

В то же время современная открытость мира способствует и большей самостоятельности людей в оценке опасностей, исходящих от иноземных культурных влияний. Вопреки многочисленным утверждениям относительно угрозы, создаваемой в условиях глобализации распространением американской культуры, лишь незначительная часть жителей Западной Европы в действительности испытывает по этому поводу тревогу. В ходе проведенного несколько лет назад международного исследования только 19% опрошенных в Италии, 24% в Германии и 27% в Великобритании согласились с тем, что американская массовая культура (музыка, телевидение, кино) представляет собой серьезную угрозу культурам других стран мира. Только во Франции этот показатель достиг 33% опрошенных. Однако особая чувствительность французов в этом вопросе имеет свою историю и свои причины. Она объясняется скорее всего их болезненной реакцией на утрату былого культурного и интеллектуального лидерства в Европе и мире, связанную не столько с усилением американских позиций, сколько с культурным спадом, переживаемым самой Францией.

И тем не менее было бы глупо отрицать тот факт, что культурный ландшафт современного мира меняется и что изменения эти выражаются отнюдь не в повышении его разнообразия. Прав, очевидно, известный перуанский писатель Марио Варгас Льоса, считающий, что мир, в котором нам предстоит жить в наступившем столетии, будет менее ярким и в меньшей степени окрашенным местным колоритом, нежели тот мир, который остался в прошлом. Действительно, многие обычаи, церемонии, ритуалы, формы поведения, которые в прошлом придавали человечеству его фольклорное и этнографическое разнообразие, постепенно исчезают, тогда как основная часть общества усваивает новые, во многом сходные формы жизни, в большей степени соответствующие реалиям нашего времени. Явления эти обусловлены, однако, отнюдь не глобализацией, а модернизацией. Глобализация же является ее результатом, но вовсе не причиной.

Человечество давно уже переживает процессы модернизации, в ходе которых меняются привычные уклады жизни, традиционные шаблоны поведения, нравы, культурные нормы. Процессы эти неизбежны, со сколь глубокой ностальгией по прошлому они бы ни были связаны. И обвинять в них нынешнюю глобализацию в той же степени бессмысленно, что и пытаться противостоять им. Как известно, князь Михаил Щербатов сокрушался по поводу "повреждения нравов в России" еще более двухсот лет назад, когда никакой глобализации и в помине не было. Притом не лишним будет заметить, что "повреждения" эти, случившиеся под воздействием столь нелюбимого Щербатовым и его идейными последователями-славянофилами иноземного, то бишь западноевропейского, культурного влияния, привели не к смерти, а скорее к расцвету российской культуры.

Примеры подобного рода могут быть приведены и из исторического опыта других стран. В частности, Япония, которая после многовековой самоизоляции открылась в эпоху Мэйдзи внешнему миру, подверглась глубокой модернизации, в том числе и культурной, очень многое заимствуя извне, но не утрачивая, тем не менее, своей культурной самобытности.

Как справедливо говорит тот же Льоса, "голословные высказывания против глобализации и в пользу культурной идентичности свидетельствуют о приверженности статической концепции культуры, не имеющей исторической основы". Культуру, остающуюся неизменной на протяжении длительного времени, можно обнаружить лишь среди небольших и примитивных языческих сообществ, живущих в полной изоляции, вне всяких контактов с внешним миром и другими народами. Все другие культуры, и в особенности те, которые могут считаться современными и живыми, претерпели изменения, впитывая в себя элементы иных культур. Пытаться противодействовать подобным влияниям значит не только сопротивляться неизбежной модернизации, но и ратовать за архаизм культуры, за консервацию ее застывших форм, забывая о том, что культура, которая не развивается, деградирует.

Безусловно, не всякое культурное влияние - благо. Здесь многое зависит от способности местной культуры к творческому восприятию исходящих извне воздействий, от ее способности не впасть в соблазн механического копирования, от умения трансформировать заимствованное в соответствии с собственными традициями и ценностями, отсеивая при этом все то, что с этими ценностями несовместимо. Но это - проблема внутреннего потенциала, творческой состязательности самой культуры, а не внешних регламентаций и искусственных запретов, тщетно стремящихся сохранить культурные идентичности в их первозданной чистоте.

Сегодня в качестве одного из наиболее распространенных аргументов в культурологической критике глобализации звучит тезис об экспансии английского языка, который якобы развивается за счет иных языков, способствуя увяданию местных и национальных культур. И в самом деле, английский язык стал главным инструментом международного общения. Существует немало причин экономического и политического характера, объясняющих тот факт, что это произошло именно с английским, а не каким-либо иным языком. Вместе с тем, само превращение одного из мировых языков в средство глобальной коммуникации - некий исторический императив, без которого глобализированный мир мог бы стать новым Вавилоном.

Но является ли это "возвышение" английского языка над остальными действительной угрозой для их существования? Можно ли сводить изменения, происходящие сегодня на языковой карте мира, лишь к последствиям глобализации, словно никогда в прошлом языки (в том числе и такие великие как латынь) не уходили в небытие? Можно ли утверждать, что языковая экспансия непременно наносит вред иной культуре (вспомним ту роль, которую играл когда-то французский язык в жизни российского высшего класса, и те достижения, которыми, тем не менее, было отмечено развитие российской культуры, включая и российскую словесность)? И, наконец, можно ли уповать на некие административные запретительные меры как на способ оградить ту или иную страну от подобного рода языковой экспансии?

Специалисты свидетельствуют, что глобализация отнюдь не сопровождается языковой унификацией. Напротив, она создает стимулы для изучения чужих языков, поскольку в нынешнем мире способность говорить на нескольких языках стала чрезвычайно важным условием профессионального успеха. Миллионы людей во всем мире в ответ на вызовы глобализации изучают не только английский, но и японский, французский, немецкий, испанский, русский, мандаринское и кантонское наречия китайского.

И тем не менее существует иная тенденция - огромное количество языков находится сегодня на грани смерти. В опубликованном ЮНЕСКО в начале нынешнего года "Атласе языков мира, стоящих перед угрозой исчезновения" (своеобразная "красная книга" языков) отмечается, что, по самым осторожным оценкам, подобная опасность угрожает не менее чем половине из существующих ныне почти 6000 языков. Хотя языки в течение последних трех столетий умирают на всех континентах нашей планеты, сегодня этот процесс идет, как отмечают эксперты ЮНЕСКО, со все возрастающей скоростью.

Между тем указываемые экспертами причины этого процесса лишь отчасти могут быть отнесены к фактору глобализации. Наряду с разрушением традиционных местных общин в результате вторжения на их земли чужеземцев, добывающих там минералы, древесину и нефть, в качестве важнейшей причины отмирания языков называется государственная политика ряда стран, применяющая санкции против использования языков национальных меньшинств в школах, органах местной власти, в средствах информации. Не менее важной причиной является и стремление представителей малых народов добиться включенности в экономическую жизнь своих стран, требующей от них полноценного знания главного языка страны. Именно это обстоятельство играет важнейшую роль в таких странах как Австралия, Бразилия, Камерун, Нигерия, Индия, Индонезия, Мексика и Папуа Новая Гвинея, на долю которых приходится более половины всех существующих в мире языков, используемых иногда очень узкими группами людей (в Австралии, например, осталось лишь двое аборигенов, говорящих на языке вануи). Как полагает, например, один из крупнейших мировых экспертов в данном вопросе американец Д.Уолен, возглавляющий Фонд защиты подвергающихся опасности языков (Endangered Language Fund), наибольшую угрозу малым языкам представляет не "международный язык", а региональные языки, которые скорее всего могут заменить национальным меньшинствам их родные языки.

Все это говорит о том, что сохранение языкового многообразия мира может быть достигнуто не запретительными мерами, противодействующими экспансии английского языка, а изменением дискриминационной по отношению к языкам национальных меньшинств политикой. Любой, а тем более крупный, язык представляет собой некий живой организм, развитие которого отражает социальные и экономические реалии использующего его общества. Поэтому тщетными выглядят попытки административного языкового протекционизма, к которым прибегают некоторые страны - в частности, Франция. Хотя многие муниципалитеты приняли здесь жесткие постановления, например, о наложении крупных штрафов за использование англицизмов в уличной рекламе, подобные меры вряд ли способны сохранить стерильную чистоту языка Мольера.

Столь же сомнительными выглядят и последствия, к которым могут привести попытки наших законодателей взять на вооружение французский опыт борьбы с засорением родного языка. Предложенный минувшим летом для рассмотрения в Госдуме законопроект, разработанный депутатами от фракции "Единство", предполагающий наказание за использование журналистами, учителями и сотрудниками правительственных учреждений иностранных, в основном англоязычных слов и выражений, наводнивших российский лексикон (число их, по некоторым оценкам, достигает 10 тысяч), не способен повлиять на реальную жизнь языка. Как справедливо считают некоторые эксперты, подобные меры бесполезны. "Русский язык, - говорит президент Института Русского языка академик Виталий Костомаров, - менялся на протяжении столетий в процессе наших контактов с внешним миром. В сегодняшнем глобализированном мире он не может не меняться еще быстрее. Единственный способ остановить этот процесс - уйти в полную изоляцию. Хотим ли мы этого?"

Этот риторический вопрос может быть поставлен и применительно ко всей проблеме "глобализация и культура". Единственный способ сохранить первозданность национальных культур - вернуться к национальной и государственной автаркии. Именно за это ратуют выступающие под флагом антиглобализма националисты. Желает ли этого человечество? И принесет ли это пользу культуре?

23.11.02

Григорий Вайнштейн - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник ИМЭМО РАН

www.politcom.ru