Обучение за рубежом :: № 11 (47) ноябрь 2002

О двунадесяти языках без лингвистического снобизма

Казалось бы, зачем писать в неспециальном журнале о языках и языковедении, об этом и так рассказывают многие книжки, популяризирующие достижения лингвистики и теории культуры, читают лекции на филфаках и журфаках. Во-первых, затем, что это интересно, а языки учат не только журналисты и филологи. А во-вторых, потому, что где популяризация, там, извините, и профанация. Прочтешь в интернете, что "язык - самый совершенный и универсальный знак в истории человечества", и "руки тянутся к перу"...

О лингвистах и "лингвистах"

Несколько лет назад этот фрагмент просто не был бы нужен. "Лингвист, - уверенно сказал бы читатель, - это ученый, который анализирует устройство и историю одного или многих языков". Но словам свойственно с годами менять значение, добавим: "Хочешь не хочешь". Называющие себя учеными-языковедами, предпочли бы, как и прежде, эксклюзивно именоваться по совместительству лингвистами, да вот беда: молодежь не желает высокой теории, ей подавай практику, то есть выучить как можно больше живых языков, чтобы на них говорить, с них переводить, на них читать и прочее в том же роде. И появились "лингвистические" факультеты и университеты, которые раньше назывались "иностранных языков". А тамошние студенты стали гордо звать себя лингвистами буквально с первого курса, хотя большинство из них никаким лингвистами никогда не станет, так и будет переводчиками. А если не соизволит ходить на лекции по теоретической грамматике и общему языкознанию, то даже не узнает, что такое лингвистика, хотя, возможно, говорить и читать на чужих языках будет здорово. Так что есть лингвисты и "лингвисты". "Лингвисты", кстати сказать, считают, что они "изучают" на первом курсе английский, а на втором - английский и испанский. В то время как оба они всего-навсего "учат", а "изучали" английский с испанским те старички и старушки профессора, которые читают нудные лекции по английской лексикологии и испанскому синтаксису, вылезая вон из кожи, чтобы студенты эти языки тоже хоть немножко "изучили".

Так вот, это лингвисты без кавычек разбираются в устройстве языка, подобно часовщику, разбирающемуся в механизме хронометра.

Зачем же их так много?

Есть детские вопросы: "Откуда все взялось? что будет, когда все умрут? зачем мы живем?", и подобные. С них начались философия, физика, биология, да любая наука. Ими она (наука) заканчивается и сейчас. Потому что ни на один из них так, если задуматься, и не дала ответа.

Вопрос о том, почему языки разные, - из того же разряда. Безответнее, пожалуй, только еще один безответный языковедческий вопрос: "С чего начинались первые языки (или первый язык)?" Но об этом чуть позже.

Итак, даже самая простая формула: "Был один язык, потом он поделился на диалекты, а потом из каждого диалекта образовался свой язык, ну, как ветки у дерева", ничего, при ближайшем рассмотрении, не объясняет. Предположим, жило племя, предположим, людей в нем стало больше, предположим, часть племени переместилась за горный хребет. Из чего следует, что их язык должен измениться? Обычно говорят: "Потому что жизнь этих людей стала другой, появились новые реалии". Новые реалии, значит, новые слова.

Но слова (лексика) это как раз наиболее подвижная, изменяемая часть. Поэтому не по лексике мы судим о сходстве или несходстве языков. В идише (еврейском диалекте немецкого) чуть не четверть словаря - славянская, однако мы не говорим, что это германо-славянский язык.

Появятся новые слова, а устройство, механизм соединения слов останется прежним. И никакого нового языка не родится, будет именно что диалект (присмотритесь-ка к нынешнему белорусскому). Для нового нужна измененная техника образования этих самых слов, техника их соединения в связной речи (всякие там падежи, порядок следования, суффиксы-префиксы). А этот-то механизм почему меняется? Что, новые реалии?..

Хорошо, если языки смешивались (точнее, наслаивались), как латынь накладывалась на язык колонизируемого населения (субстрат), тогда понятно, почему на галльской территории возникает одна разновидность латыни, а на иберийской - другая. А если никакого иного народа при расселении не встретилось (в дебрях Амазонки), а язык все равно стал другим?

Люди обживали Землю постепенно. Мигрировали тысячелетиями, переселяясь с места на место, захватывая новые континенты, застревая безвылазно на отрезанных от прочей публики территориях (Австралия). И порождали буйное многообразие языков. Ну в самом деле, не по причине же смены ландшафта менялась техника передачи информации... Представьте себе, что вам года два-три. И большую часть времени вы проводите в детской. А там - кроватка, мохнатая игрушечная кошка, собачка, лошадка-качалка.

Часто в вашем опыте будет возникать ситуация, когда главным действующим лицом нужно объявить кроватку? Это кошка сидит (упала с, легла на и т.д.) на неподвижной (всегда!) кроватке. Значит, начинать подачу информации с кроватки в таких условиях нецелесообразно - ваша кроватка не может быть источником действия. А нужно ли вам изменять форму слова, называющего действие, чтобы вас поняли папа с мамой, ведь и предметов немного и те события, которые с ними могут произойти, предсказуемы. И "кошка шлеп кроватка" почти на сто процентов значит: "Кошка упала с кроватки", а не "Кошка уронила кровать", и уж тем более не "Кровать шлепнула кошку".

Итак, первое слово - тот, кто начал, второе - то, что сделал, третье - тот, кто пассивно участвовал. Техника передачи информации должна быть целесообразно минимизирована. Будет больше предметов, ситуация будет чаще меняться, кровать будет постоянно перемещаться на колесиках по комнате - потребуются изменения в механизме подачи информации.

Это, конечно, очень грубое, но объяснение того, почему, попадая в иные условия, люди, привычно говорившие на одном языке, начинают модифицировать его механизм с целью оптимально приспособить уже имеющиеся средства к изменившемуся контексту коммуникации.

Следовательно, языки отражают изменение модели мира, сложившейся у пользователей, но только в той части этой модели, которая непосредственно важна для передачи сообщения. От перехода племени с мясного меню на рыбное мало что меняется. Но вот оттого, что набор стандартных ситуаций изменился, а рассказывать надо часто о заведомо нестандартных, может измениться (постепенно-постепенно) и техника языка.

Но поскольку оснастка меняется медленно, признаки родства языков сохраняются долго. Поэтому естественнее всего группировать языки мира по генеалогии - с этого и началась лингвистика в лице сравнительно-исторического языкознания.

Семейные хроники и типичные представители

Те языковые семейства, с которыми имеет дело средний студент, учащий языки, как правило, обитатели европейских просторов. Романские - те, что пошли от вульгарной латыни ("опростившейся", превращавшейся в язык межнационального общения): испанский, французский, итальянский, португальский и др. Германские (те, что формировались у германских племен): английский, немецкий, нидерландский, шведский, датский и др. Никто не учит кельтские языки (ирландцев, шотландцев, валлийцев, бретонцев), потому что их фактически вытеснил английский. Мало кому интересны угро-финские языки (венгерский, финский, эстонский и др.) - разве что тем, кто решил учиться или работать именно в тех странах, где они государственные.

Но не все из языков Европы хотя бы дальние родственники. Те же угро-финские как будто ничего общего не имеют ни с германскими, ни с кельтскими, ни со славянскими и балтийскими (латышский, литовский), ни с иными семействами, входящими в большую семью индоевропейских языков. Однако они хотя бы не сироты.

А ведь имеются и исключительно одинокие. Ну вот нет родственников у албанского и все тут. И неясно даже, индоевропейский он или нет. Вроде бы, да. Может быть, очень дальний родственник греческого. И романской лексики в нем много. Но лексика, как известно, не показатель родства. А так один и один, сам по себе. И как таким стал, непонятно. Еще загадочнее баскский. Этот вообще с кем только генетически не объединяли, даже с языками Кавказа (хотя кавказцы - они вон где, а баски - вон где). Так что баски настолько не испанцы, что понять их сепаратизм (не терроризм) можно. В общем, история хранит свои тайны.

Смешиваясь с неродственными, некоторые языки так далеко отходят от первоначального состояния, что их физиономии начинают резко отличаться от прочих насельников семейного фотоальбома. Мальтийский, скажем, троюродный племянник арабского (семито-хамитского). И мальтийцы арабов даже понимают. А вот арабы мальтийцев ни в коем разе. Потому что мальтийская грамматика так видоизменилась под влиянием индоевропейских языков (итальянского, английского), что появились всякие окончания и суффиксы (каких в арабском сроду не бывало). Так что родственничек тот еще.

Случается, что неродственники от долгой жизни бок о бок становятся как бы побратимами. И такое побратимство называется "союзом". Греческий, турецкий и славянские языки Балкан образовали такой союз лет за пятьсот. Лексика, конечно, разная. А вот в грамматике обнаруживаются общие для всех побратимов приемы: артикли, послелоги и всякие другие штуки.

Говоря о родстве языков, нельзя не упомянуть о некоем парадоксе. Языки объединяют в большие (иногда очень - по несколько десятков) "макрогруппы" (лучший пример - индоевропейская, представленная на всех континентах, объединяющая народы Европы, Индии, Ирана). А вот между макрогруппами родства не обнаруживают: алтайцы сами по себе, угро-финны сами по себе, индоевропейцы, кавказцы и т.д. Так что же, эти народы никогда не были "одной крови", даже в глубочайшей древности? Что-то тут не так, ведь они часто проживали в пределах общих естественных географических границ. И появилась великая "ностратическая гипотеза" о древнем родстве многих неродственных, как прежде считали лингвисты, семейств. Не будем вдаваться в подробности. Тем более что А.Гордон успел побеседовать в полвторого ночи и на эту непростую тему, причем с известными лингвистами. Скажем только, что общий "ностратический словарь", начало которому положил выдающийся, безвременно погибший лингвист Владислав Маркович Иллич-Свитыч, убеждает в происхождении японского, корейского, индоевропейских алтайских, уральских, тюркских, дравидических и некоторых других языков от общего предка. Предполагается, что лет эдак тысяч тринадцать тому назад существовал общий язык одного народа - "наших" (название "ностратический" произвел от латинского noster один из создателей этой гипотезы Х. Педерсен). Вот так-то. А мы все друг на друга наезжаем. Родства, выходит, не помним.

Семейки семейками, а есть еще и сходные черты, которые от родственных связей не зависят. Как, например, у негроида и европеоида (разные расы!) слезная железа глаза не прикрыта (в отличие от монголоида). Как у всякого языка звуки разделяются на два класса: согласные и гласные. Как то, что есть языки, в которых имеется слово (образуемое из корня путем каких-то добавок), и языки, где одни голые корни, то есть, собственно говоря, слов нет, потому что каждый корень одновременно слово (китайский). Все это типичные черты (поскольку не уникальные). Оказывается, что сходные типичные свойства наблюдаются у языков с очень дальним родством, а то и вообще не родственных. В китайском голые корни соединяются в предложение в строго определенном порядке. Только на основе порядка можно понять, "кто на ком стоит". Но в английском разве не так. Не всегда, конечно. Но часто. Вот три слова (или корня): book, post, pocket. Не будем в них ничего менять, изменим только расположение и получим: Post pocket book! Book pocket post! Pocket post book! - и ни одного бессмысленного высказывания. Не верите? Проверьте. Чем не китайский. Конечно, современному английскому до китайской корнеизоляции далеко. Но это пока. А типологическое сходство наблюдается - техника подачи информации сходная. Может быть, дело в том, что и тот и другой долгие годы формировался как язык-посредник, позволяющий общаться разноязыким народам, волею судеб оказавшимся на одной территории?

Живые, мертвые и мертворожденные

Когда-то языки сравнивали с живыми организмами: родятся, развиваются... умирают. Про рождение уже сказали. А что со смертью? Есть же такое выражение - мертвый язык. Как они, полнокровные, бойкие, выразительные, становятся покойниками.

Самый печальный случай - вместе с народом. Бывают ведь языки, на которых говорит очень небольшое число людей (у некоторых дагестанских "аульных" языков не больше сотни носителей). Случилось что-нибудь с людьми - нет языка.

Или народ утрачивает самостоятельность. Не в том смысле, что попадает в рабство, хотя насчет рабства, это как посмотреть. Но оказывается в границах другого большого государства, а там язык госслужбы - другой, язык обучения - другой. И собственный, знакомый с детства становится чем-то вроде коммуникативного довеска - с соплеменниками в узком кругу пообщаться. Чем интенсивнее народ втягивается в жизнь метрополии, тем меньше нуждается в родном наречии. Вот и зазвучал марш Шопена.

Еще один вариант: в языке пошли быстрые изменения. Ну, например, захватили норманны англосаксонское королевство. Сами завоеватели говорят на испорченном французском. На местную речь переходить не хотят - зазорно им пользоваться языком побежденных. Побежденные тоже подлизываться к новой власти не желают. Но общаться-то им надо, хотя бы на рынке. И начинает формироваться новый язык, специально для базара: "моя твоя не понимай", "за один свин три монета мала-мала много". И вот он новоанглийский. А староанглийский быстро забывается, никто на нем не говорит, не пишет... Марш Шопена.

А то еще разбежится язык на диалекты. Каждый станет отдельным новым языком, а древний исток сохраняется только в книжках - мертвый, потому что никто на нем не говорит, хотя некоторые чудаки читают (древнегреческий, латинский, древнерусский и т.д.).

Есть большая группа граждан, склонная в этом месте нашего повествования произнести: "Таскать вам не перетаскать! Пусть они все перемрут. Единому человечеству - единый язык! Как здорово будет, когда все заговорят по-английски". Нет, не здорово. Как не здорово будет жить на Земле, где пасутся коровы, бараны, кормятся свиньи, а все остальные, негодные в пищу животные истреблены за ненадобностью. Потому что случись что с копытными (а непременно случится, раз их так много одинаковых, грибок, например, начнет корежить копыта) - спасти животный мир уже не удастся. Зубр возродился только потому, что был жив бизон. И с языками происходит что-то подобное. Каждый из них - еще одна возможная форма введения коммуникации с помощью звуковых сигналов, позволяющая какой-то аспект информации подавать особенно хорошо. Если все прочие вымрут, а единственный язык начнет хиреть, обратиться за помощью будет некуда.

И еще одну вещь надо иметь в виду. Естественный язык всегда предусмотрительнее, приспособленнее к своей коммуникативной задаче, чем искусственный. Сколько было попыток волевым усилием решить проблему языковых барьеров между народами с помощью искусственного общего языка. И мертвый уже волапюк (вот названьице-то, а ведь Лев Толстой учил всерьез), и живой, но, прости Господи, мертворожденный эсперанто (хотя и академии есть, и литература, и тысячи энтузиастов). Детище Л.Заменгофа было задумано как дополнительный язык, специально предназначенный для международного общения, в эсперанто "всякой твари по паре" - и род, и падеж, и личное спряжение глагола. И вышло, что язык устроен логично, но для своей задачи - быть костылем, lingua franca, подспорьем в переговорах норвежца с зулусом - перегружен коммуникативной техникой.

Английский бесспорно бьет эсперанто на его поле. Современный English никто не задумывал с благой целью соединить народы телеграфной речью. Просто этот язык в силу специфики эволюции приобретал все больше телеграфных признаков и даже модификаций (пиджин). И как международный язык не имеет в настоящее время конкурентов. А как национальный оказывается теснимым даже из США (испанским), поскольку то, что от него осталось в процессе интернационализации, конкурентоспособно разве что в повседневном общении с компьютером. Что было ясно уже тогда, когда изобретали первые компьютерные языки и термины-операторы брали непосредственно из многострадального интернационального. Правда, англисты пока беды не видят, престарелый Д.Кристал восхищается планетарной ролью своего любимого наречия, а оно уже давно превращается из языка Диккенса в международный эквивалент. Лучший прогноз: наряду с English будет параллельно существовать Interlish. Худший... Но нет, жаль англичан.

Царство семиотики

Прекраснейшее растение, выросшее на грядке лингвистики - семиотика. К середине XX века усилиями языковедов и логиков слово "язык" распространилось и на многие другие явления в области коммуникации, которые до этого языком называли только для красоты. Язык музыки, язык живописи, язык одежды, язык архитектуры, ландшафта, жестов, телодвижений и т.д. Оказалось, что все эти объекты устроены одинаково. Есть некий носитель значения - знак. Неважно, это комплекс звуков или рисунок, или движение руки, или строительная деталь. Важно, что этот предмет передает некоторое содержание, не тождественное себе самому. Стол не указывает на то, что "перед вами стол", а сообщает, например, о месте трапезы. Такие предметы - знаки, что-то вроде слов. А раз так, значит, их объединение - что-то вроде предложения. А у предложения есть законы построения, их можно моделировать. А знаки образуют систему языка, то есть друг относительно друга расположены (с учетом значений) в определенном порядке. И пожалуйста, описывайте, исследуйте, приводите свои наблюдения в порядок. А поскольку все, чем пользуется человек, это сплошные знаки, информирующие о чем-нибудь, то вся человеческая культура - семиотическая система. Для занимающихся историей, культурой эти соображения - клад. Не стало больше "непонятных, загадочных орнаментов", появились "культурные коды, нуждающиеся в дешифровке". Этносемиотика и психология занялись неосознанными формами человеческого поведения: как предпочитает сидеть русский, как немец, почему скрещенные на груди собеседника руки у европейца вызывают настороженность. Почему красный цвет провоцирует, почему лиловый разочаровывает. А все началось с языков, на которых говорили и говорят.

Источник: Сергей Преображенский